Я тебе верю - [4]

Федя вышел на крутой енисейский берег и стоял, вглядываясь в мутную мглу, повисшую над рекой.

Самолет появился уже в темноте. Еле перевалив через край обрыва, он бесшумно пронесся над головой. Мотор не работал, и Федя слышал, как тоненько посвистывает воздух в расчалках. Едва не задев крышу гостиницы, машина приземлилась на огородах.

Это мог сделать только Гога. Он возвращался, набирая высоту, пока не опустели баки и не задохнулся мотор. В темноте он вывел машину прямо к авиагородку и, не дотянув до аэродрома, каким-то чудом умудрился разглядеть внизу свободный клочок земли. Он единственный разыскал отряд и сбросил продукты.

В этот раз Гога нарушил инструкцию. Но если знаешь, что где-то рядом люди варят суп из коры, то трудно заставить себя жить по инструкции. И Гога, получив от командира хорошую взбучку, был счастлив в этот вечер.

Утром тягач выволок машину на поле. Она была невредима.

— А если бы ты разбился… — сказал Федя.

— Я не могу разбиться, — ответил Гога. — На этой машине нельзя разбиться, она может сесть где угодно.

— Нет, можешь, — сказал Федя. — Мой папа ведь разбился… — И вдруг впервые Федя с ужасающей отчетливостью ощутил, что Гога — тоже летчик и тоже может погибнуть.

— Можешь! — повторил он с обидой.

Гога осторожно поправил капюшон на спине Феди.

— Хорошая у тебя канадка, — сказал он. — Береги ее. Это славная канадка.

— Папина.

— Я так и думал.

Гога помолчал минуту. Снял фуражку, положил ее на траву.

— Твой отец погиб на войне…

— Все равно — можешь.

Снова рука летчика разгладила несуществующие складки на капюшоне. Не глядя на Федю, он спросил:

— А ты бы ко мне пошел жить?

— Я?!

— Ну да, ты.

Федя недоверчиво взглянул на летчика.

— Ты… нарочно?

— Я таких шуток не знаю, — ответил Гога.

Больше Гога ничего не сказал. Но с этого дня между ними установилось молчаливое согласие, как будто все уже было решено, будто был уже назначен день, когда Федя уйдет из теткиного дома. И, проходя по пыльным туруханским улицам, Федя внимательно оглядывал дома, вывески магазинов, словно старался запомнить все это накрепко; все-таки жаль расставаться с городом, в котором вырос.

* * *

Шел август. По утрам бензовозы прокладывали на росистой траве темные колеи. Из оврагов, ложбин тянуло накопленным за ночь холодом. В студеном августовском небе далеко разносилось стрекотанье моторов. Гога давно обещал взять в полет Федю, но погода часто портилась, и в редкие летние дни пилоты едва успевали управляться со срочными грузами. Федя уже перестал надеяться. И вдруг Гога сказал, что они летят завтра.

Было тихо и солнечно. «Шаврушка» поднялась с аэродрома и ушла на запад, чтобы вернуться спустя четыре часа, после несложной посадки в Янов-Стане.

Но в срок она не вернулась.

Аэропорт по радио запросил Янов-Стан. Самолета Гоги там не видели. Не прилетел он ни к вечеру, ни утром следующего дня.

Все восемь самолетов отряда поднялись в воздух и ушли на поиски. До темноты тарахтели над тайгой моторы, и пилоты, креня машины, до ряби в глазах вглядывались вниз, надеясь увидеть зеленые плоскости «шаврушки». Но тайга умела хранить свои тайны. Восемь машин, одна за другой, вернулись ни с чем.

В бревенчатом доме аэропорта с этажа на этаж, врываясь в кабинеты, в диспетчерскую, металась Федина тетка. Голос ее был слышен в самых глухих уголках здания:

— Убийцы!

Измученные пилоты боком, как виноватые, проходили мимо нее; кассирша, выписавшая вчера пассажирский билет для Феди (деньги платил Гога), сидела в своей комнатке, испуганно вздрагивая. Но голос проникал и в ее комнатку, и под наушники радиста, и за обитую войлоком дверь кабинета начальника аэропорта — пронзительный, наполненный каким-то исступленным торжеством голос:

— Убийцы!

* * *

В двухместной открытой кабине Федя сидел рядом с Гогой. Далеко внизу проплывали ослепительные извивы рек. Круглая плоская, как блин, земля плавно покачивалась под брюхом машины. От этого слегка кружилась голова. При виражах земля вставала на ребро, и Федя видел, как уже не внизу, а сбоку скользит по ней, словно по стенке, тень самолета. Федя — серьезный и напряженный — вытянулся на сиденье, всем телом ощущая толчки и покачивания машины. Стенки кабины были тонкими, и сама вздрагивающая «шаврушка» казалась маленькой и хрупкой; вначале Федя боялся даже пошевелиться.

Но страх постепенно прошел. Федя повернулся к Гоге и несколько минут наблюдал, как тот управляет машиной.

Все было удивительно просто. Гога сидел чуть сгорбившись, сжав ручку управления. Короткими толчками он посылал ручку то вперед, то назад и слегка, словно разминая ноги, пошевеливал педалями. Одно движение переходило в другое, будто Гога танцевал медленный танец. Движения эти были едва заметны. Феде казалось, что если Гога уберет ноги с педалей и бросит ручку, то «шаврушка» и без него будет продолжать тот же спокойный и прямой полет.

Но вот Гога повернул голову к Феде и… Лишь на секунду остановилась в одном положении ручка, прекратили пляску педали… И сразу же поплыла вбок земля, горизонт накренился и встал под углом. Нет, оставлять управление нельзя было даже на секунду!

Примерно через час полета Гога толкнул Федю в бок и кивком показал вниз, за борт самолета. Федя, осторожно вытянув шею, взглянул на землю. Под ними, чуть впереди, тяжело махая крыльями, стоял на месте косяк гусей. Федя не сразу понял, почему они еле двигаются. Грузные, неуклюжие птицы летели чуть медленнее самолета.