Я тебе верю - [18]

Москва восхитила, ошеломила и словно приманила ребят. Все здесь было необычно, ново, привлекательно. Первым делом отправились на Моховую, подали заявление, выяснили, обеспечивает ли институт общежитием абитуриентов. Оказалось, на время каникул, пока студенты в разъезде, на их койки временно можно поселиться, ну а дальше все зависело от результатов вступительных экзаменов. Поступил – выделят место, провалился – возвращайся домой. Вот так, все просто. К счастью, в общежитии в одном здании были комнаты и для мужчин, и для женщин.

– Вот видишь, Ванечка, все устроилось, как я и говорила, – обрадованно заключила Ксения.

– Ну да, только в комнатах-то мы не одни, – с грустью заметил Иван.

– А ты что думал – на каждого студента по комнате дадут?

– Нет, конечно… но как-то неуютно.

– Не станем же мы портить себе настроение из-за этого, ведь так? – старалась подбодрить его Ксюша.

– Портить настроение? Ну нет! – отозвался Иван. – Мы прямо сейчас поедем в Третьяковскую галерею! Идет?

– Еще как! Надо только разузнать про транспорт.

– А я уже смотрел по карте. Отсюда мы поедем на трамвае, а потом пересядем на троллейбус.

– И все?

– Ну, еще немного пешочком. Да только запасись терпением, это довольно далеко от нас.

Они сели на трамвай «А», который не спеша громыхал по рельсам, чуть подрагивая на поворотах, взяли у кондуктора билеты и устроились на свободных местах у открытого окна.

– Откуда ты все это знаешь, Вань? – Ксения не переставала удивляться исключительной способности Ивана мгновенно ориентироваться в любой обстановке – будь то лес или город. Так было, когда они приехали на учебу в Калугу, когда ездили на экскурсию в Тулу, а один раз их возили даже в Москву, на Красную площадь, посмотреть мавзолей Ленина, потом их повели в Малый театр, на спектакль по пьесе Островского, и везде Ваня проявлял себя абсолютно адаптированным к новым местам, так, будто он здесь уже когда-то бывал.

– Я не могу это объяснить, просто само собой получается. Наверное, ноги сами меня ведут куда нужно, – засмеялся Ваня.

– Такое только в сказках бывает, – заключила Ксения.

– Вот и будем жить с тобой, как в сказке, – Иван взял ее руку, наклонился к самому уху и шепотом спросил: – Ксюш, ты помнишь те свои слова, что сказала тогда в Калуге?

Как она могла не помнить, если мысленно повторяла их каждый раз, когда разговаривала с Ваней! Она готова была и сейчас их повторить, и не шепотом на ушко, как Ваня, а крикнуть на весь вагон, но, конечно же, сдержалась и, повернувшись к нему лицом, спросила:

– Ты о чем, Вань?

– Только не говори, что забыла, такие слова не забывают, если только… – Он вдруг смутился и замолчал.

– Что только?

– Если только это правда.

– Разве я тебе когда лгала? – взмахнула ресницами Ксюша.

– Ну тогда почему ты не отвечаешь на мой вопрос – помнишь свои слова?

– Я все помню, Ваня. И твои слова запомнились.

Ксения чувствовала, что сейчас Иван скажет нечто важное для них обоих, но она так долго ждала этого, что вдруг испугалась, усомнившись в своей интуиции.

– Дурак я был, молодой еще.

Девушка рассмеялась:

– А нынче постарел, что ли?

– Ты не смейся, а пойми: хоть мы с тобой и однолетки, но парни позже созревают, нежели девицы. Вот вспомни, когда мы были с тобой вожатыми у пионеров пятого класса. Там девчонки вымахали выше ребят и уже гляделись настоящими девушками, а мальчишки так и оставались мальчишками, детьми, и только к седьмому-восьмому классу стали выравниваться, догонять их. Разве ты не замечала этого?

– Может, и замечала, но не обращала внимания.

– Будущий доктор должен уметь наблюдать и примечать все, что интересно в человеке. А детский врач – и подавно.

– Я научусь, Ванечка, обязательно научусь. Вот сейчас уже заметила, как ты вырос, созрел и готов свалиться с дерева, аки спелый фрукт.

– Да ну тебя! – с досадой махнул рукой Иван. – Я совсем не то хотел сказать.

– Тогда говори, что хотел.

– Я хотел повторить твои слова, только наоборот. Понимаешь?

– Наоборот – это значит ты меня не любишь?

Возможно, Ксения и не осознавала до конца, но это была мелкая месть за уязвленное самолюбие, за непонятое чувство, за обидное ожидание признания Ивана, которое – она знала – должно было вот-вот прозвучать.

– Наоборот – значит от меня к тебе… – Иван совсем запутался в формулировках и, вздохнув, решительно признался: – Я всегда любил тебя, Ксюша, просто не понимал этого…Ты единственная на свете моя любовь.

Трамвай неожиданно резко затормозил на остановке, и Ваня ткнулся лицом в щеку Ксении…

Они долго ходили по залам Третьяковки, голодные, но счастливые, потом перекусили на улице пирожками с мясом и с повидлом и поехали в Сокольники, где гуляли до вечера и без конца целовались…

Гибель Нику стала не единственным несчастьем, свалившимся на бедных женщин. Вскоре потеряла работу Ольга, единственная кормилица в семье. Преподавание русского языка и литературы в молдавских школах – а именно этим и занималась она – резко сократили, а вслед за тем сократили и должность Ольги. Другой работы в маленьком городе найти не удалось. Если прежде она подрабатывала машинописью, то теперь, в век компьютеров, профессия машинистки вообще ушла в прошлое, и не одна представительница когда-то востребованной профессии осталась не у дел, в тщетных поисках другой работы. Ольга пополнила их ряды, но не сдавалась: развешивала объявления, звонила знакомым, бывшим ученикам, их родителям. Требовались лишь уборщицы, горничные в гостинице со знанием молдавского языка или репетиторы для школьников, опять же с обязательным владением государственным языком. Язык она, конечно же, немного знала, но на уровне общения с соседями, знакомыми, в магазине, на рынке. Ах, как сошлись воедино все ошибки и глупости, совершенные и огромной страной под названием СССР, и самими людьми!