Я – снайпер. В боях за Севастополь и Одессу - [38]

«…Медленный свист ядра или бомбы в то самое время, как вы станете подниматься на гору, неприятно поразит вас. Вы вдруг поймете, и совсем иначе, чем понимали прежде, значение звуков тех выстрелов, которые вы слышали в городе. Какое-нибудь тихо-отрадное воспоминание вдруг блеснет в вашем воображении, собственная ваша личность начнет занимать вас больше, чем наблюдения; у вас станет меньше внимания ко всему окружающему и какое-то неприятное чувство нерешимости вдруг овладеет вами. Несмотря на этот подленький голос при виде опасности, вдруг заговоривший внутри вас, вы, особенно взглянув на солдата, который размахивая руками и оскользаясь под гору по жидкой грязи, рысью со смехом бежит мимо вас, – вы заставляете замолчать этот голос, невольно выпрямляете грудь, поднимаете выше голову…»

Толстой рисовал яркие портреты своих соратников, солдат и офицеров Российской императорской армии, которые сражались тогда на бастионах. Он как будто приближал к нам этих героев, сделав понятными их мысли, мечты, поступки. Думаю, никто до него так убедительно не говорил об истоках русского воинского духа:

«…Даже очень может быть, что морской офицер, из тщеславия или просто так, чтобы доставить себе удовольствие, захочет при вас пострелять немного. “Послать комендора и прислугу к пушке”, – и человек четырнадцать матросов, живо, весело, кто засовывая в карман трубку, кто дожевывая сухарь, постукивая подкованными сапогами по платформе, пойдут к пушке и зарядят ее. Вглядитесь в лица, в осанки, в движения этих людей: в каждой морщине этого загорелого, скуластого лица, в каждой мышце, в ширине этих плеч, в толщине ног, обутых в громадные сапоги, в каждом движении, спокойном, твердом, неторопливом, видны эти главные черты, составляющие силу русского – простота и упрямство; но здесь на каждом лице кажется вам, что опасность, злоба и страдание войны, этих главных признаков, положили еще и следы сознания своего достоинства и высокой мысли…»[13]

Также меня занимало и данное Толстым описание севастопольской природы и погоды, топонимика здешних мест: Северная сторона, Корабельная сторона, Малахов курган, Сапун-гора, Мекензиевы горы, Сухарная балка, Мартыновский овраг, речка Черная, Павловский мысок, Куликово поле. Ведь доселе я действовала, применяясь к ровным степным пространствам, где видимость по большей части была отличной, расстояния до цели определялись легко. Однако прицельная стрельба в горах – совсем другое дело.

Утром 4 ноября 1941 года майор Хубежев сообщил мне хорошую новость. Командующий Приморской армией генерал-майор Петров вчера прибыл в Севастополь вместе со своим штабом и разместился на командном пункте береговой обороны в Херсонесских казармах. Я решила добиться встречи с ним. Но совсем непросто сержанту подойти к генералу. Помогло то, что меня узнал его адъютант. Я увидела Ивана Ефимовича таким, как всегда: подтянутым, энергичным. Белая пыль крымских дорог осела на его кителе с генеральскими звездами на петлицах. Коричневая кавалерийская портупея с поясом и двумя плечевыми ремнями плотно охватывала его худощавую фигуру, а кобура пистолета Коровина, присвоенного высшему комсоставу, была сильно сдвинута на правый бок. В руках Петров по привычке держал стек, хотя объезжал огневые рубежи, знакомился с воинскими частями, занимавшими их, осматривал местность и военно-инженерные сооружения на ней, естественно, на машине. Выйдя из «эмки», командующий остановился. Я шагнула к нему, вытянулась по стойке «смирно» и доложила:

– Сержант Павличенко, товарищ генерал-майор. Разрешите обратиться.

– Здравствуй, Людмила, – он улыбнулся. – Как чувствуешь себя?

– Отлично, товарищ генерал-майор.

– Значит, будем бить фашистов в Севастополе?

– Обязательно, товарищ генерал-майор.

– Сообщаю тебе, что ты – теперь старший сержант и будешь командовать снайперским взводом, – Петров снял пенсне и протер его белоснежным платком. – Когда прибудет маршевое пополнение, отбери подходящих людей и обучи их приемам меткой стрельбы.

– Слушаюсь, товарищ генерал-майор! – бодро отрапортовала я и, понизив голос, спросила с тревогой: – Но где же мой полк, Иван Ефимович?

– Думаю, сейчас «разинцы» находятся на дороге между Ялтой и Гурзуфом. В Севастополь они попадут дней через пять. Будешь ждать?

– Так точно, товарищ генерал-майор! С первых дней службы всей душой привязана к первому батальону капитана Сергиенко и к моей любимой второй роте.

– За армейскую привязанность хвалю, – Петров снова улыбнулся.

По распоряжению командующего Приморской армией мне довольно быстро оформили в штабе все необходимые документы, выдали направление в полк и на интендантский склад. Следовало получить разные предметы зимнего обмундирования, например, шапку-ушанку, ватник, теплое белье. С особым удовольствием я прикрепила на петлицы гимнастерки по три темно-рубиновых треугольничка, обозначающие мое новое воинское звание – «старший сержант». Кроме того, полагалась мне кожаная портупея с плечевым ремнем, латунной одношпеньковой пряжкой и кобурой с шомполом, куда вкладывался пистолет.

Потом с этим ручным огнестрельным оружием – «Тульский, Токарева», – полученным в Севастополе, я не расставалась никогда: брала с собой, уходя в снайперскую засаду, в увольнение в город и, само собой разумеется, на парадные построения, при эвакуации увезла его в Новороссийск, затем – в Москву. «ТТ» стал моим добрым талисманом. Охотясь за фрицами в крымском лесу, я рассчитывала – в случае неудачи – не столько на гранату, всегда висевшую у меня на поясном ремне, сколько на «тотошу» (так называли пистолет Токарева у нас в армии). Ведь снайперов в плен не брали ни русские, ни немцы, их расстреливали прямо на месте. Для женщин существовал и другой вариант – групповое изнасилование перед смертью