Я смогла все рассказать - [27]

Моя болезнь никак не изменила маминых привычек, она по-прежнему «выходила в свет», оставляя меня под присмотром тети Мэри, хозяйки кафе, или же я просто оставалась дома одна.

Как-то раз, когда я осталась дома с тетей Мэри, заехал Билл.

– Решил тебя немного развеселить, – сказал он.

Я уставилась на него. Развеселить? Что он опять задумал? Только его веселья мне еще не хватало. Поначалу я не очень испугалась – как-никак, со мной была мамина подруга. Но тут я услышала страшные слова.

– Я могу и сам посидеть с Кэсси, пока Кэт не вернется, – сказал Билл, широко улыбаясь.

Меня охватил ужас. Я не знала, что сказать, чтобы предотвратить надвигающийся кошмар. Всем вокруг почему-то казалось, что Билл очень любит меня. Все почему-то думали, что он был добр ко мне. На самом деле они ничего не знали. Никто ничего не знал.

– Вообще-то мне и вправду нужно пробежаться по магазинам, так что, если вы не возражаете, я оставляю ее на ваше попечение, – сказала Мэри и ушла по своим делам, довольная тем, что я осталась в надежных руках. Я снова оказалась во власти насильника.

Сначала он просто сидел на краю дивана и читал газету. Я решила притвориться спящей, надеясь, что он оставит меня в покое и пойдет в другую комнату, когда увидит, что я заснула. С закрытыми глазами я молилась о том, чтобы мой обман помог. Но Бог остался глух к моим мольбам.

Внезапно дядя Билл сорвал с меня одеяло. Я только крепче зажмурила глаза, как будто от этого зависела моя безопасность. Затем он стал задирать подол моей ночной рубашки. Я вцепилась в нее пальцами, но продолжала притворяться спящей. Я вся похолодела от ужаса. Я не знала, что делать. Если закричу, он точно поймет, что я притворяюсь, и будет делать со мной ужасные вещи. Если буду молчать и не открою глаз, он ведь меня не тронет?

Огромные ладони Билла трогали меня всю, такую слабую, еще не оправившуюся от прошлой встречи с ним. Меня затрясло от страха. Билл стал тискать меня, было больно, а потом он залез ко мне на диван, и я не вытерпела. Я стала вырываться, но он лишь сильнее сжал меня в объятиях.

– Нет, пожалуйста, нет! – кричала я.

Он рассмеялся, его смех звучал угрожающе.

– Да ладно тебе, – говорил он. – Тебе же нравится. Я знаю, что ты тоже это любишь.

Как он мог так думать? Он что, не слышал, как я кричу от боли? Я ненавидела это всей душой. То, что он вытворял со мной, было невыносимо.

Я билась изо всех сил, но он все равно изловчился и стянул с меня ночнушку; он стал трогать меня между ног и засунул один палец мнетуда; было очень больно. И снова я почувствовала запах виски, исходящий от него. Я заплакала, но слезы не разжалобили Билла, он продолжил истязание. Теперь он вскарабкался на меня и стал извиваться, громко стеная. Потом заставил меня трогать «любовную игрушку».

– Я не хочу, – кричала я сквозь слезы, – не хочу ее трогать!

Он не слушал, его было не остановить. Деваться было некуда, и я водила рукой вверх-вниз по его мерзкой плоти. Затем он отпихнул мою руку, и я решила, что все позади, но все только начиналось. Он пристроил свою «игрушку» мне между ног и стал вонзать ее в меня и вынимать, туда и обратно; острая, всепоглощающая боль пронзила меня, а Билл все не останавливался. Он наваливался на меня все сильнее и сильнее, причиняя дикую боль, разрывавшую меня глубоко изнутри. Я все это время плакала, отвернув лицо к стене. От невыносимой боли хотелось умереть. Мне хотелось исчезнуть, испариться. Лишь бы только ничего не чувствовать.

Билл, весь потный, целовал мои лоб и шею влажными губами и вдруг со вздохом удовлетворения повалился на меня.

Я окаменела. Я не могла плакать. Не было сил на слезы.

Дядя Билл встал и пошел в кухню. Я лежала, не в силах шевельнуться, слушала, как он моет руки, скрипит дверцами буфета.

Вернувшись в комнату со стаканом сока, Билл сказал:

– Знаешь, я так тебя люблю.

Опять это слово: «любовь». То, что он творил, этолюбовь?

– Ты даже не представляешь, как тебе со мной повезло, – прибавил он, – никто тебя не любит так сильно, как я.

И снова эта ужасная улыбка.

– Это наша маленькая тайна, если ты о ней кому-нибудь проболтаешься, тебя ждет самое суровое наказание. – Билл застегнул рубашку и штаны и заправился. – И потом, никто ведь тебе не поверит.

Он говорил спокойно и уверенно, а я знала, что он прав. Я ведь уже пыталась рассказать матери, и она мне не поверила. Я пыталась представить, какое наказание может быть страшней того, что только что произошло. Неужели есть что-то еще ужасней? Я не могла себе этого представить. Если это – «удача», если это – «любовь», то я хочу быть самой невезучей и самой нелюбимой девочкой на свете.

Дядя Билл ухмыльнулся и вернулся в кухню. Я была раздавлена. Натянув одеяло на голову, попыталась отгородиться от всего мира. Чуть позже, услышав, как пришла мама, притворилась спящей. Они с Биллом шептались о чем-то в коридоре, смеялись и шутили, словно ничего не произошло. Я чувствовала себя, как никогда, одинокой, лишенной всего, изгоем.

Когда Билл уехал и вся семья уселась пить чай, я зашла в кухню сказать, что хочу принять ванну. Воспоминания о случившемся не шли из головы. Я не могла спать внизу на диване, где все произошло, поэтому решила провести ночь в своей комнате на втором этаже.