«Я слышал, ты красишь дома». Исповедь киллера мафии «Ирландца» - [12]

Мы жили в разных католических общинах, но, как правило, в границах одного и того же прихода. Месяц-другой мы жили на одном месте, а когда у отца не было денег заплатить за жилье, мы втихомолку сбегали и устраивались на другом месте. И какое-то время спустя все повторялось. Если отец находил работу, то почти всегда он трудился монтажником на строительстве небоскребов, расхаживал на самой верхотуре по железным стропилам и балкам. Это была опасная работа. Нередко люди срывались вниз и гибли. Он работал и на строительстве моста Бенджамина Франклина в Филадельфии, и на небоскребах, которые иногда строили даже во времена Великой депрессии. Отец был сантиметров на пять ниже матери и весил около 65 килограммов. Долгое время отец не мог никуда устроиться, кроме как церковным сторожем в церкви Девы Марии или дворником в школе в Дерби, Пенсильвания.

Католическая вера всегда была неотъемлемой частью нашей жизни. Без нее никуда. Если спросить, какое хобби было у матери, я скажу – религия. Она была очень религиозной. И я много времени проводил в церквях. Мой отец пять лет проучился в семинарии, пока не бросил это дело. Две его родных сестры были монахинями. Я понимал, что исповедь – способ получить отпущение грехов. Если ты, к примеру, внезапно умрешь по пути на исповедь, ты точно загремишь в ад, где вечно будешь поджариваться на огне. А вот если это случится уже после исповеди, когда святой отец отпустил тебе твои грехи после того, как ты ему о них поведал, тебе уготован рай.

Я был алтарным служкой в церкви Скорбящей Божьей Матери, пока меня не выставили за то, что я решил испробовать на вкус церковное вино. Не хочу ни в чем обвинять другого мальчишку – тоже служку, который донес на меня. На самом деле он никаким предателем не был. Просто его запугали. Отец Мэлли был типом святого отца, которых всегда играл Бинг Кросби[12]. Он, заметив, что вино исчезло, сказал тому мальчишке, что, дескать, вору в рай дорога заказана. Вот он и подумал, что если заложит меня, то непременно окажется в раю после смерти. Но самое скверное во всей этой истории – на вкус церковное вино показалось мне отвратительным.

Что до моего отца, он всему предпочитал пиво. И еще обожал спорить на деньги в лавках, незаконно торговавших спиртным, – предметом спора был я. Он спорил с теми, кто плохо знал нас в каком-нибудь квартале Филадельфии, что, мол, его 10-летний сын легко одолеет любого 14-летнего, а то и 15-летнего мальчишку. И кое-кто из отцов мог на такое повестись – спорил с моим отцом на четвертак (25 центов). И если я побеждал, а такое случалось почти всегда, он был в выигрыше. Ну и мне кое-какие деньжонки доставались. Ну а если на обе лопатки клали меня, то меня ждал крепкий подзатыльник.

Какое-то время мы жили в окружении итальянцев, и мне по пути домой из школы каждый день приходилось драться. Еще в детстве я выучил довольно много итальянских слов, и я кое-что понимал по-итальянски, что здорово помогло мне в период кампаний на Сицилии и в Италии во время войны. А после демобилизации я уже вовсю болтал по-итальянски. Язык этот я учил в основном в общении с итальянками. Тогда я не понимал, как их впечатляло мое знание их родного языка. Они считали это проявлением к ним особого уважения с моей стороны. И впоследствии мне это здорово помогло в общении с моими итальянскими друзьями, позволило заручиться их доверием и получить их уважение.

Мой отец Томас Ширан был жестким боксером в полусреднем весе и посещал католический клуб «Шэнахэн». Он был во втором полусреднем весе. Много лет спустя уже после войны я тоже записался в этот клуб, но в качестве футбольного игрока. В мои детские годы церковь занималась и нашим досугом. Это было задолго до появления телевидения. Да и радио было у немногих, а в кино из-за нехватки денег тоже бегали не каждый день. Вот люди и приходили в церковь, присутствовали на всех организованных церковью мероприятиях или же участвовали в них. Отец мой очень много сражался на ринге.

Дома он тоже занимался боксом. Если ему казалось, что я в чем-то виноват, он без слов швырял мне боксерские перчатки, но с одним условием – я не мог отвечать на его удары. Отец был лицом неприкосновенным. Ему же дозволялось все – и хуки, и удары в челюсть, одним словом, все. Мне только и оставалось, что уворачиваться от его ударов, пытаться блокировать их. О том, чтобы нанести ответный удар, и думать было нечего – я тут же оказался бы на полу. Только мне и никому больше из нашей семьи он не кидал в наказание за провинность боксерские перчатки. Наш Томас-младший (его назвали в честь отца) никогда не удостаивался такой чести, что бы ни натворил.

C другой стороны, Том особенно и не проказничал. Как, впрочем, и я. Но у меня всегда были бунтарские замашки. Когда я ходил в школу Девы Марии, я был тогда в седьмом классе, то как-то раз положил на радиатор отопления прихваченный с собой из дому лимбурский сыр. Нагреваясь, сыр таял, распространяя весьма характерный запах. Учителя сообщили об этом моему отцу, работавшему в этой же школе дворником. Он нашел сыр, к тому же меня вновь заложил один из учеников. Ну, мой старик пообещал разобраться со мной дома.