Я служил в десанте - [11]

– Так то ж воны, – возразил обвиняемый. – А нам вера не дозволяе.

Тройка посовещалась, и очкарик объявил:

– За отказ взять оружие трибунал постановил присудить обоих к высшей мере наказания.

– Правильно! – прохрипел ампутант. Остальные молчали.

Председатель спросил осужденных о их последнем желании. Старший попросил перед смертью борщика. Младший долго молчал, потом упал на колени и стал просить, чтобы его пощадили. Он готов взять оружие, он будет воевать.

– Поздно, – сказал председатель. – Решение окончательное и пересмотру не подлежит.

Затем все – и осужденные, и часовые, и заседатели – залезли под тент полуторки. Председатель сел в кабину рядом с водителем. Машина, дав задний ход, развернулась и укатила.

– Их и правда расстреляют? – спросил я своего соседа старшину.

– А ты как думал! – сказал он, почему-то зло.

Я понимал: надо защищать родину. Но в душе оставалось чувство непонятной тоски.

Городской отпуск

Иногда легко раненых отпускали в городской отпуск. Я тоже просил врачей отпустить меня. Но пока у меня были головокружения, мне в отпуске отказывали. Когда же я почувствовал себя лучше, меня с моим однопалатником Митей Кривцовым, наконец, отпустили, поручив Мите опекать меня. Это было напрасно, я мог бы обойтись и без его опеки. Тем не менее в город мы вышли вместе. Митя был мой ровесник. Он легко сходился с людьми. Говорил с легким белорусским акцентом – родом он был из Витебска.

Итак, мы получили отпуск и после наставления старшины из батальона выздоравливающих вышли в город. Ворот у госпиталя не было. Вместо них госпитальный двор от улицы отделяла арка. У арки стоял часовой из старослужащих. Он надел очки, внимательно ознакомился с нашими увольнительными и сказал: «Валяйте!» Мы вышли на улицу. Спросили у проходящего старика, как пройти к центру. Тот долго смотрел на нас, что-то соображая, потом рукой указал направление.

– Идите туда.

Погода была хорошая, легкий ветерок перебирал листочки акации. По улице шли прохожие. Пролязгал железом проходящий мимо трамвай. Жизнь города ничем не напоминала о идущей где-то войне. Мимо прошла группка девчонок, мы остановились в надежде, что кто-то из них обратит на нас внимание и заговорит с нами, но девчонки, весело щебеча, пропорхнули мимо.

– Факир был пьян. Фокус не удался! – сказал мой товарищ невесело.

Недалеко от нас на углу стояла афишная тумба. Мы подошли к ней. Нас привлекла афиша, извещающая, что в Украинском театре состоится дневной спектакль – «Запорожец за Дунаем».

– Пойдем, посмотрим, – предложил Митя.

Я видел эту пьесу еще до войны и в Синельникове, и в Днепропетровске, но выбора не было. Я согласился.

В это время завыли сирены. По радио – на столбе висел черный раструб громкоговорителя – голос диктора прохрипел по-русски и по-украински о том, что объявляется воздушная тревога. Люди, особенно пожилые, заторопились, побежали. Трамвай остановился на полпути, из него высыпали люди и тоже побежали. Мы остались стоять возле тумбы, всем своим видом показывая, что нам ничего не страшно. Впрочем, никто не обратил внимания на наш героизм. Люди торопились, беспокойно поглядывая на небо. «Чего они так боятся?» – думал я. Только много позже я понял разницу между нами и ими: мы отвечали только за свою жизнь, а они за жизнь своих детей.

Улица быстро опустела. Мы с Кривцовым стояли, задрав головы, и смотрели на небо. Где-то далеко ухали зенитки, совсем близко от нас застрекотал пулемет, но вражеских самолетов не было видно. Вдруг прогремел взрыв. Потом стало тихо, а через несколько минут тот же репродуктор, щелкнув, прохрипел, что воздушный налет кончился. На улице из подворотен, из домов, из бомбоубежища стали появляться люди. Многие собирались в кучки и что-то обсуждали. Мы с Кривцовым подошли к одной такой кучке. Люди обсуждали, где упала бомба. Большинство называли улицу, название которой нам ничего не говорило. Рыжая девчонка сказала своей подружке:

– Я знаю, где это. Пойдем, посмотрим!

– Девушки, а можно и мы с вами? – спросил Митя. Подружки посмотрели на нас. Одна из них, скривив ротик, нехотя согласилась:

– Пожалуйста…

По пути разговорились. Девушки рассказывали, что в городе много шпионов и что они наводят на город немецкие самолеты. Одна девчонка рассказывала:

– Недавно поймали старушку. Обыкновенная старушка, но почему-то в руках несла цветные карандаши. Вот так… Мы сразу подумали: это неспроста. Задержали старушку и отвели в милицию. Оказалась шпионка.

– Ну, уж сразу и шпионка! – усомнился Кривцов.

– Да! – настаивала девчонка. – Она, конечно, оправдывалась, но милиционер сказал…

– Ну, раз милиционер сказал, тогда точно шпионка, – съязвил Митя.

Рыжая обиделась, дернула за руку свою подружку и увела ее в сторону.

– Идите сами, раз вы такие умные!

Дальше мы продолжали искать место, где упала бомба, расспрашивая прохожих.

Находка

Бомба попала в жилой дом, на первом этаже которого находился большой книжный магазин. Она продырявила все этажи и разорвалась только внизу. По улице между кучками кирпичного щебня текли ручьи чистой воды (очевидно, пострадал водопровод). По всей улице валялись книги на русском и украинском языках. Недалеко от дома кучки свидетелей и зевак взволнованно обсуждали случившееся. Я машинально читал название книг. И вдруг наткнулся на толстую книгу. На ней было написано: «Л. В. Кулешов. Уроки кинорежиссуры». Сердце мое дрогнуло. Меня так захватила война, что я забыл о своей мечте стать режиссером, но, увидев эту книгу, я снова вспомнил все, и во мне с новой силой возгорелась мечта. Я подобрал книгу. Кинга была тяжелая, килограмма полтора-два, но я не мог с ней расстаться и долго носил ее в своем вещмешке. Эта книга определила всю мою дальнейшую жизнь. Много позже, уезжая после формирования на фронт, я оставил ее у своей любимой девушки, обещая возвратиться за ней. Любимая девушка, Ирина Пенькова, ее сохранила. Потом были оккупация и освобождение. Я возвратился за книгой, женился на девушке и опять уехал на фронт. Но это уже другая история.