Я сделаю это для тебя - [58]

Она опустила глаза, как будто искала точные слова, но тут же вскинула голову и взглянула в лицо Эрику.

— Я считаю тебя замечательным профессионалом. То, как ты работаешь, как принимаешь решения, говоришь со зрителями… как справляешься со сложными ситуациями и подаешь сюжеты… Работать с тобой — невероятная удача.

— Внешность обманчива, Клара.

— Я сужу не по внешности. Мне кажется, что я сумела заглянуть за маску уверенного в себе профессионала и увидела твое настоящее лицо.

Сюма поднял бровь и пристально посмотрел на Клару. Красота девушки, ее страстность и смущение тронули его сердце. Он никогда не пытался ухаживать за ней всерьез, считая, что слишком стар для любовных игр, да и не совсем свободен.

Он флиртовал с Кларой, делал ей комплименты, но дальше не заходил. Возможно, из опасения получить отказ и потерять остатки мужского самолюбия.

— И каково оно, это лицо? — спросил он.

— Это лицо очень чувствительного, раненного жизнью человека. Профессия тебя не пощадила. Думаю, что и личная жизнь этого человека легкой не была.

Эрик набычился. Дело было не во вторжении в его личную жизнь, а в том, что сопливая девчонка вычислила его слабости и посмела о них заговорить.

— Мне не нравится ход нашего разговора, — пробурчал он. — Не знаю, чего ты добиваешься, но я в твоем участии не нуждаюсь, — раздраженно добавил он, вставая.

Его слова задели Клару.

— Это не участие, — пролепетала она. — Я просто пытаюсь объяснить, что уважаю тебя не только как профессионала, но и как человека. То есть… это не уважение… а чувства…

Эрик напрягся, ища в лице Клары подтверждение ее словам.

Они услышали, как открылись двери лифта.

— Я пошел, — тихо сказал Эрик.

— Может, как-нибудь вечером продолжим разговор? — спросила Клара.

— Может, и продолжим, — бросил он.

— Как насчет сегодня? — предложила Клара.

Сюма не ответил.

— Я зайду за тобой в семь, — решительно сообщила Клара.

Она застала его врасплох, и Эрик, не зная, как себя вести, просто махнул рукой и наконец ушел. Впервые за много лет его душа встрепенулась.

Даниель

Ночь окутала старый дом с окнами-эркерами. Мои друзья дремлют вокруг стола, устроившись на диванчике и в креслах. Я стою у окна, вглядываясь в окрестности, и пытаюсь уцепиться за реальность. Мне почти удалось раствориться в сумерках английского луга, но тут подходит Соломон с зажатой в зубах сигаретой. Он стоит у меня за спиной и смотрит на отражение на стекле.

— Чертов проклятый день! — бормочет он.

— Знаешь, я хотел тебя поблагодарить, я…

— Брось, проехали.

Я умолкаю.

— Что ты сделаешь с шейхом? — спрашивает он, не дав мне опомниться.

— Убью его.

Я вижу, как он качает головой, бросает окурок и затаптывает его.

— Чушь! Ты не убийца. Мы были веселой шпаной, настоящими задирами. Но убийство — другое дело.

— Я знаю, что такое убийство. Узнал на собственной шкуре.

— Не смешивай все в одну кучу, Даниель. И не притворяйся, что не понимаешь. Твое горе — только твое, но, если бы я потерял ребенка, действовал бы так же, правда по горячим следам. Я бы не стал выжидать столько времени, сидеть в засаде, надеяться, умирать от тоски и страха. И я бы уж точно не бросил семью. Только что, в горячке схватки, я мог бы убить, чтобы спасти свою жизнь или ваши, но мне становилось не по себе от одной лишь мысли об этом. Я наблюдал, как ты прячешься в номере гостиницы, готовясь нанести удар, как ломаешь комедию, и не узнавал тебя, Даниель. Я не вмешивался — был уверен, что ты опомнишься, сядешь в самолет и вернешься к своим, чтобы вместе пережить горе. Ты всегда был самым решительным из нас, что и говорить, но я с трудом представляю, как ты входишь в подвал, поднимаешь пистолет, целишься в лицо тому типу, смотришь ему прямо в глаза и нажимаешь на спуск. Только не ты, Даниель.

— Я так и не увидел тела сына после взрыва… следователи попросили описать одежду, в которой был Жером, отдать им зубную карту. Только так они смогли опознать некоторые… останки. Все поместилось в ящик. Его мы и похоронили. И я… даже не уверен, что все куски плоти принадлежали моему сыну.

— Я знаю, Даниель.

— Нет, ты не знаешь.

— Но хотел бы знать.

— Он был славный мальчик. Я очень им гордился.

— У тебя остался еще один сын. Ты что, гордишься им меньше и отказываешься быть его отцом?

Его слова действуют как удар.

— Я никем не смогу быть, если не убью этого человека.

— Сможешь. Жертвой. Человеком, который оплакивает смерть ребенка.

Он хочет обнять меня за плечо, замечает, что я плачу, и из деликатности опускает руку.

— Поговорим завтра. Сегодня все слишком устали.

* * *

Мы привязали пленника к кровати, бросили на пол матрас, и они по очереди караулили его. Меня отстранили — сказали, что я должен отдохнуть. Это был только предлог, они боятся, что я доведу дело до конца, но надеются, что убивать шейха я все-таки не стану. Они завязали пленнику глаза, чтобы тот не видел их лиц.

Я не спал. Или почти не спал. Фазы быстрого сна и бодрствования смешивались, не давая отличить сны от пережитых наяву невероятных событий. Но в этом-то состоянии отупения я наконец придумал решение, после чего встал, принял душ и сварил кофе.

На кухне появился Витто с влажными волосами и полотенцем на бедрах. Схватил чашку, закурил, уселся напротив меня и улыбнулся.