Я - счастливый человек - [24]

Однако Ян Борисович Фрид стоял на своем и упросил художественный совет разрешить снимать меня до первого просмотра. Если члены художественного совета согласятся, я останусь. Если же нет, меня уберут с роли.

Так я начала сниматься в «Двенадцатой ночи». В картине были заняты замечательные актеры: Яншин, Меркурьев, Медведев, Лукьянов, Фрейндлих, Вицин. Для них это был знакомый материал, они играли это в театре. И только Алла Ларионова – Оливия, так же как и я, впервые в жизни прикоснулась к Шекспиру.

Моя первая сцена была как раз с ней. Мы так обе волновались, что я даже не поняла, как сыграла. Но сцену сняли. Потом вторую, третью… И остановились в ожидании художественного совета.

Сколько было волнений, но, вопреки прежним сомнениям, на роль меня утвердили единогласно.

Пришла пора других забот: учиться фехтованию, брать уроки верховой езды.

Пригласили на студию заслуженного мастера спорта Коха. Он преподавал фехтование в театральном институте. Сказали:

— Вот актриса, она должна фехтовать, и, пожалуйста, просим вас ее научить.

— Сколько у меня времени? — спросил Кох.

— Недели три, в крайнем случае месяц.

— Как можно за этот срок научить фехтовать? Но давайте так: на крупном плане она начнет фехтовать, а на общем плане все сделают мои студенты. Мы найдем похожих на Лучко. И все будет отлично.

Но тут уже я вмешалась:

— Я все делаю сама. Я вас прошу, я буду примерной ученицей.

— Хорошо. Но вам придется приезжать в институт и заниматься вместе со студентами. Устроит?

— Согласна, — сказала я.

Я ежедневно снималась то в роли Себастьяна, то в роли Виолы. А каждый грим занимал у меня полтора часа.

К концу дня я уставала смертельно, но после тяжелейших съемок упорно ездила в институт вместе со студентами заниматься фехтованием.

Поначалу у меня уставали ноги – приходилось работать все время на полусогнутых. Помню, Кох отвернется – я выпрямляю ноги, надо же хоть немного отдохнуть. А Кох следил за мной и – раз! — шпагой по коленкам!

— Если пришла, так делай как следует.

— Хорошо, — отвечала я, как ученица. А внутри у меня закипала такая злость… Я с трудом сдерживалась.

Наступило время, и Кох сказал:

— По-моему, все нормально. Давай попробуем.

Я взяла шпагу, а сама думаю: умею я или не умею, но тебя этой шпагой обязательно проткну. И бросилась в атаку.

Кох остановился и говорит:

— У тебя прекрасные спортивные качества. Главное – есть воля к победе. А это самое важное.

«Говори, говори, — думаю я, — знал бы ты, какая у меня воля к победе».

Но, тем не менее, оказалось, что у меня и реакция хорошая, и руки длинные – в общем, есть все, что нужно для фехтования. Мы подружились, я была благодарна мастеру за его уроки, да и себя зауважала – все-таки у меня действительно есть воля к победе.

Оставалось научиться ездить верхом. В Ленинграде это не удалось. Я сказала директору картины:

— Я никогда близко не подходила к лошадям. И если честно, то я их боюсь.

— Ничего, — успокоил меня директор. — Приедем в экспедицию, возьмем тренера, научишься ездить верхом, а тогда и снимать будем.

Приезжаем мы в Ялту, и через день мне сообщают:

— У вас завтра съемка. Вы подъезжаете верхом к замку Оливии.

— Как? Вы мне обещали, что будет тренер…

— Что делать? Он не приехал, хотя и договаривались. А съемку отложить невозможно.

…В Ялте к нашему приезду построили замок на высокой горе. Видно море, голубое небо. Актеры в старинных костюмах.

Отдыхающие уже с утра приходили, садились в кружок и наблюдали за съемкой. Для них все было интересно.

А я ни о чем не думала, я боялась.

— Да не переживай ты, — говорил директор. — Это такая кляча… На ней возили бочки с водой. Надо только подъехать к воротам, лихо соскочить – и всё…

Привели лошадь. Стоит такая понурая, голову повесила. Думаю, да чего я боюсь… Раз надо – значит надо.

Лошадь почистили, расчесали гриву и хвост, надели на нее красивую сбрую, и она вдруг превратилась в приличную лошадку.

Сначала помогли мне сесть в седло. А у меня сапоги со шпорами, шпага, плащ – с непривычки все это цепляется, мешает.

Я немного потренировалась, уже без чьей-либо помощи соскакивала с седла, приспособилась с плащом и шпагой и почувствовала, что готова.

Режиссер говорит:

— Будем снимать. Приготовились!

Конюх видит, что сейчас все начнется, а лошадь, видно, притомилась – стоит, опустила голову, глаза закрыла. Он решил ее немножко взбодрить и ударил хворостиной по крупу. Лошадь подхватилась – и рванула… в галоп.

Я не ожидала, одна нога у меня из стремени выскочила, а лошадь понесла в горы.

Я чувствую, что пропала. Ухватилась за гриву, но съезжаю набок. Одна нога только в стремени. Думаю, ну всё…

Но тут у меня какой-то черный юмор появился! Я вспомнила, что внизу татарское кладбище, там меня и похоронить могут.

Вдруг передо мною возник какой-то человек, изловчился, схватил лошадь под уздцы. И остановил. Помог мне слезть, а у меня коленки трясутся, я даже ничего сказать не могу, только показываю, что нам надо идти вниз.

А на съемочной площадке все спокойно. Отдыхающие решили, что все идет по плану, актриса поскакала в горы, значит, так и надо.

Один только директор, вместо того чтобы послать за мной, как-то организовать мое спасение, бегал, всплескивая руками и причитал: если с ней что-нибудь случится, будут неприятности, полкартины уже сняли… Что делать? Деньги-то уже истрачены.