Я с тобою, Шуламит - [13]

Ты знаешь, это бы самый обычный день. Помню, я, не оглядываясь, летела по коридору, — нужно было поймать преподавателя между лекциями, сдать работу и вернуться к очередному кормлению, грудь уже совсем разбухла.

Ты прошла сквозь облако тумана.

На ланитах нежные румяна.

Я даже не поняла, что это! Какие-то смертельно знакомые, навечно забытые слова:

Светит день холодный и недужный,

Я брожу свободный и ненужный…

Это был Мандельштам! Понимаешь? Нет, как ты можешь это понять!

И парень был знакомым, ужасно знакомым. Длинный и тощий, с нестриженой светлой головой, с неожиданно широкими плечами под гладкой футболкой. Где-то я видела его раньше.

Кто создан из камня, кто создан из глины, —

А я серебрюсь и сверкаю!

Мне дело — измена, мне имя — Марина,

Я — бренная пена морская.

Ничего удивительного, он успел спросить у пробегающих девчонок, как меня зовут.

И дальше ничего особенного, просто слова.

…восхищен и поражен… немыслимо… такой небольшой факультет…

…тоже из Москвы… никогда не привыкну… никогда не встречал…

Зачем я вернулась домой в тот день?

Конечно, ждала няня, я опаздывала на кормление, Арик вот-вот должен был проснуться.

Ты приехал раньше обычного, отменилась какая-то встреча. Ты радостно набросился на меня прямо в салоне, скинул влажную рубашку. Ты был возбужден и жаден, как голодный мальчишка. Я смотрела на твои плечи в веснушках, круглый живот, свисающий над штанами как у всех израильтян, поредевшие волосы.

Эяль, прости меня, ты очень хороший человек, но почему я не оттолкнула тебя тогда? Я должна была оттолкнуть тебя тогда!

А ты знаешь, как его звали? — Женя. Такое ласковое имя. Правда, смешное для Израиля, оно ведь считается женским.

Конечно, ему рассказали. В нашей-то большой деревне! Он сокрушался, смеялся, раскланивался так церемонно. Потом пошел провожать на автобус, говорил, что еще никогда не ухаживал за кормящей матерью, что это подвигнет его на более серьезное отношение к жизни.

Два экзамена разрешили перенести на последний семестр, но я каждый день мчалась в Технион, торопливо пробегала по коридору в библиотеку, находила взглядом тощую фигуру у окна. Я сняла дневное кормление, хотя ты огорчался, и мама ругалась. Но с Ариком ничего не случилось, матерна ему даже больше нравилась, чем моя грудь.

Он был подчеркнуто вежлив, называл миссис Шварц, снисходительно подсовывал готовые решения задач. Но глаза выдавали, и рука задрожала, когда как бы в шутку погладил по голове за верный ответ. Он придумал развлечение — незаметно цеплять в мою косу всякую ерунду, — цветные скрепки, бантики, маленькие веточки. Я выбирала вечером и беспрерывно смеялась, даже Арик оборачивался.

Только один раз он сорвался. Кажется, это был экзамен по экономике, помню только, что заканчивался очень поздно, ты не мог за мной приехать, нужно было отпустить няню, купать Арика.

Конечно, он пошел меня провожать. Долго молча стояли на пустой остановке, потом автобус подошел, я подала руку, и вдруг он буквально сдернул меня с площадки, судорожно обнял, так что заболела грудь, и я испугалась, что молоко потечет на его рубашку.

— Это безумие, — быстро сказал он, — это просто безумие, что ты уезжаешь к кому-то другому. Я не отпущу тебя! Я никуда тебя не отпущу!..

Но, конечно, я уехала, по расписанию это был последний автобус.

В ту же ночь меня начало тошнить. Меня рвало почти беспрерывно все утро, и весь день, и весь вечер, так что ты еле довез меня до больницы. Меня даже госпитализировали, т. к. врачи сказали, что длительное обезвоживание может повредить беременности. Я была беременна, уже пятую неделю!

Боже, как я ревела. Как я умоляла врачей срочно избавить меня от ребенка, от этого ненужного нежеланного ребенка. Но они только улыбались и качали головами.

Вечером явилось все твое семейство, включая Дуду в форме полицейского. Нелепый дикарский обычай приходить такой оравой в больницу!

Сначала зашли мужчины, они ужасно веселились. Дуду пожимал тебе руку, Шмулик одобрительно хлопал по плечу и называл снайпером, отец беспрерывно шутил и придумывал имена, одно смешнее другого. Потом явились невестки, Хана сразу заявила, что будет девочка, именно с девочками ее так тошнило. Правда, у нее была двойня, а, может и у меня теперь двойня? Мазаль восторженно ахала и рассказывала, как удобно растить погодков, у нее даже сохранилась специальная коляска, которую она мне обязательно отдаст.

Хорошо хоть твоей матери не было. Мне кажется, она единственная меня всегда понимала. Понимала, но не прощала.

Я все-таки пыталась узнать насчет аборта, но в вашей дикарской стране нужно было идти на какую-то специальную комиссию.

— Никаких шансов, — сказал врач, — никаких шансов, что замужней женщине из нормальной семьи разрешат аборт. Можно, конечно, частным образом…

Ты отказался наотрез. Ты сказал, что я просто больна и не понимаю, о чем говорю. Что скоро мне полегчает, и я сама буду смеяться над этой чушью. Как можно уничтожить собственного ребенка?!

После родов он прислал мне поздравление. Вежливое поздравление на красивой открытке с толстым румяным младенцем. На совершенно грамотном иврите. Но почерк все-таки выдавал, у него был неправильный наклон вправо.