Я, Роми Шнайдер. Дневник - [5]

Там же, в интернате, Роми развивала свои художественные способности. У неё была очень чуткая учительница рисования, она разрешала Роми, единственной из воспитанниц, расписывать тарелки. Талант к этому изящному искусству проявился у неё случайно.

И Роми стала покупать у одного столяра необработанные деревянные тарелки, расписывала их и покрывала лаком. Её изобретательность была при этом неистощима. Она придумывала всё новые и новые сюжеты. Иногда это было похоже на верхне-баварское народное творчество, или напоминало восточные орнаменты, или вдруг — дерзкий полет фантазии, выполненный светящимися красками. Кроме тарелок Роми расписывала шкатулки, шарфики, вазы для цветов, и многие из них по сей день стоят в её комнате в Мариенгрунде, да и по всему дому. Их можно было бы без всякой доработки продать в любом художественном салоне.

Роми и саму себя раскрашивала с охотой, когда была ещё совсем маленькой. Часто я обнаруживала, что вся моя губная помада израсходована. Роми при этом выглядела как клоун. Потом это ушло: ведь была просто потребность играть, а вовсе не женское тщеславие.

В сельской местности и в интернате, где выросла Роми, городские манеры не были популярны. Ей и в голову не приходило как можно раньше начать красить ногти или делать макияж. Всё это она узнала только когда начала сниматься в кино.

Такая уединённость и была причиной, по которой театральная жилка Роми оставалась от меня скрытой до тех пор, пока ей не пошёл пятнадцатый год.

Молчаливый уговор не обсуждать дома работу касался и её собственных профессиональных устремлений. Сегодня-то я знаю: она всегда хотела стать актрисой. Но тогда мы об этом вообще не говорили, и мне было невдомёк, что она втихомолку размышляет о чём-либо подобном.

Я оставляла при себе всё, что касалось моих профессиональных занятий. Так было, пока я не могла жить вместе с моими детьми. Роми это понимала (или, скорее, чувствовала) и поэтому всегда трогательно старалась ничем меня не отягощать. Всё, что могло меня рассердить или раздражить, она скрывала. Именно поэтому она и не заговаривала о кино или вообще об актёрской профессии.

Возможно, она угадывала, что я молча сопротивляюсь тому, чтобы мои дети освоили профессию родителей. Если я сегодня вспоминаю свои тогдашние представления на этот счёт, то ясно вижу: я была в плену иллюзий.

Вероятно, так часто бывает: родители желают своим детям иной профессии, чем у них. Полагаю, причина тут в том, что они отлично знают теневые стороны своего дела и хотят оградить от них своего ребёнка. Их профессия, возможно, кажется таким родителям слишком напряжённой, слишком изнурительной, слишком небезопасной. При этом они забывают, что любая другая специальность наверняка имеет свои подводные камни. Нет сомнения, что киноактёр — не самая спокойная или защищённая профессия. Но сегодня я убеждена, что в любом деле есть свои острые углы.

Так что моё сопротивление актёрской будущности Роми было ошибкой. Неверная установка была скоро и счастливо пересмотрена, и поэтому я могу не упрекать себя за неё.

И всё-таки я могла бы раньше заметить актёрский талант Роми. Она, как и все дети, часто играла в школьных спектаклях. Обычно это были рождественские представления, и Роми всегда получала в них главные роли: ведь она была дочерью известной артистической четы. Были в интернате спектакли и помимо рождественских. Однажды Роми играла Мефистофеля в «Фаусте». Ставились и пьески на английском языке, Роми в них тоже участвовала. В церковном хоре она пела сольную партию.

Всё это я воспринимала как обычные школьные будни. Да ведь я и не видела ни одного из этих представлений. Они устраивались, когда я находилась то в Берлине, то в Мюнхене, то в Вене, а уж на Рождество и в предшествующие ему недели я была всегда особенно занята.

Одарённость Роми открылась мне только тогда, когда снимались кинопробы к её первому фильму.

Я могла бы подумать о том, что этот талант заложен в Роми от рождения и, возможно, уже пробудился. Сегодня я понимаю, что она всегда очень отчётливо ощущала себя дочерью знаменитого киноактёра Вольфа Альбах-Ретти и знаменитой киноактрисы Магды Шнайдер. Не могло же это чувство быть в ней просто похоронено.

Я, кстати, не знаю, видела ли Роми меня когда-нибудь на экране. Когда она жила в Мариенгрунде и в интернате, она редко бывала в кино. Может быть, именно поэтому те немногие фильмы, что она видела, произвели на неё особенно сильное впечатление. Кроме кино, имена её родителей постоянно упоминались в газетах, журналах, буклетах. Её одноклассники, вероятно, ожидали, что Роми окажется какой-то особенной. Всё это не могло пройти для девочки бесследно.

А самым важным мне кажется то, что Роми получила мощнейшую актёрскую наследственность. Я-то сама как актриса была в своей семье исключением, поскольку ни один мой предок или родственник не имел ничего общего с театром. Известно, впрочем, что как раз такие «чужаки» особенно полно передают потомкам свой дар.

А вот по линии отца Роми впитала давнюю актёрскую традицию. Семья Ретти насчитывала несколько поколений артистов. Уже прапрадед Роми был актёром в Австрии. Его сын, прадед Роми, тоже был актёром и женился на актрисе. Дочь этой пары, бабушка Роми — знаменитая Роза Альбах-Ретти, которая и сегодня выступает на сцене венского Бургтеатра.