- Ретрактор! - теперь я кричу так, что мне его подпосят сразу двое: Якубчик и медсестра.
Пять часов.
Еще два часа уходят на фиксацию. С "древа жизни"
павсегда снята удавка. И ради этого, считай, две жиэнп прожито, две судьбы, а может, и того больше.
А на "снежных человеках" теперь костюмы цвета подталого серого снега.
Такой снег бывает весной. А может, и в самом дело уже весна? Тополь бьется ветвями в окно. То ли обмерзли, то ли набухли почкп.
Потом я захожу в палату, долго стою, слушаю ровное глубокое дыхание Ивана Васильевича. Глазами говорю Павлу Фсдотовичу: "Спасибо, дед". Выхожу во двор. И у салюго входа в отделение на лавочке вижу синий комочек. Конечно, Анна никуда пе ушла. Она чутко обернулась на мои шаги, прислушиваясь ко всем шорохам на земле, к себе. "Что же сейчас произошло?" И мне, как в первую встречу, показалось, она сама знает ответ, только не смеет произнести его вслух.
- Это было очень трудно?
Тут, как из-под земли, вырастает Павел Федотович.
Его дрожащие пальцы трепещут у висков:
- Считайте, что сегодня он слетал в космос.
Противный дед. Никакой конспирации.
Мы смотрим ему вслед. Сутулым от усталости плечом он толкнется о ствол тополя, смешается, улыбнется своей неловкости. А тополь накренится под ветром, пригнет макушку-буденовку книзу, как будто в пояс поклонится старому хирургу.
