Я прошу тебя возвратиться - [29]

Спасибо тебе, брат-солдат Аксенов...

Водитель открыл дверцу, вышел и, обхаживая машину, раз-другой стукнул носком ботинка в левые, а потом в правые скаты. Коренастый, медлительный в движениях.

Ничего общего с Аксеновым, поджарым и вертким. Но почему мне в этот день вспомнился вдруг Коля? А может, не вдруг? Наверно, в такой день в каждом человеке видятся знакомые черты.

- Так подождете?

- Как прикажете, товарищ майор, - ответил водитель.

Анна молча стучит сапожками по каменистой дороге.

Оказывается, у нее мелкий шаг. Или она вся сегодня кажется маленькой.

- Куда ты дела Ангела?

- Все как ты сказал: забросила в Ленинград, в академию.

- Он встретился с полковником Гребенюком?

- Сразу нет. А потом я улетела.

Тем временем мы подошли к дому с ветрячком.

- Вот сюда, - говорю.

Она останавливается и долго не двигается с места.

Здесь была операционная. Здесь отец остался в вечном долгу перед Ваней Федоровым. Но здесь же на его груди блеснул боевой орден. Здесь, рядом с лекарствами, стоял и его автомат.

- Но, понимаешь, - говорю я Анне. - Вера Андреевна что-то молчит, и понять ничего нельзя.

- А ничего и не надо понимать.

Анна часто дышит, морозный пар цепляется аа ее медные прядки.

- Но странно, - не успокаиваюсь я, - сегодня ночью Вера Андреевна гладила мои волосы. Зря?

Анна с удивлением смотрит в мою сторону:

- Почти у каждой женщины, хоть в мыслях, бывает однажды мужчина, о котором она никогда не говорит даже самой себе.

- Но ты сама думаешь, гут что-то другое?

Дорога резко метнулась вправо, и тут же началась площадь. На углу штакетника, окружившего обелиск, у;ке стояла Полина Ивановна. Она медленно обернулась, глазами поздоровались со мной, потом так же с Анной, словно они давно знали друг друга.

- Вот он, дубок, - сказала.

Обыкновенный, совсем обыкновенный. Шершавый ствол, разбегающийся ветвями в разные стороны. Наверное, летом под этим дубом бывает тенисто и прохладно. И долго держится листва оттого, что он ветпцстый: такие деревья обычно много дождевой воды сохраняют.

"Работают все радиостанции а Центральное телевидение..." Каждый год 9 мая звучат слова, с которых начинается в стране минута молчания. "Товарищи! Мы обращаемся к сердцу вашему, к памяти вашей... Нет семья, нет дома, которого не коснулась бы война..." На голубоч экране мечется тревожное пламя, похожее на цветы, возложеппые к изголовью тех, кто не вернулся в спои семьи. "Проходят годы, а они все те же, они всегда с нами и в нас..."

Здравствуй, отец.

- Мое почтение! - слышу я твой голос. - Надеюсь, Ты не будешь лить слез, как твои спутницы. Ни к чему это теперь, правда? Главное, ты нашел дорогу ко мне.

И если эта дорога поможет тебе в жизни, я благословляю тебя. Но здешним местам я сделал первые шаги к человеческим судьбам, здесь пролегли тропки и твоего детства, это земля, где теперь живешь ты, где будут расти твои дети, где никогда не закончится жизнь.

Ветер качает ветви дубка. А сам он неколебимо сторожит палисадник, посреди которого солнечным камнем смотрится сегодня, при ясном свете, обелиск со звездой.

Неслышно подошла Вера Андреевна, положила маленькую ладонь на побеленный, словно перебинтованный, штакетник.

- Глядите, дед Федосей ковыляет. Целый год старик не выходил на площадь. С кем это он идет? - сказала Полина Ивановна.

- А это его последняя жена, самая молодая, баба Варвара, - объяснила Вера Андреевна.

Дед Федосей подошел, снял картуз и начал сбивчиво говорить:

- Я, значит, в энтот день был в шахте. А вот она, - он показал картузом на бабу Варвару, - про главного врача знает не то, что мы, вот в чем дело.

Баба Варвара, молодо подбоченясь, морщинистой ладонью провела по губам, на мне остановила взгляд:

- Главного тогда не убило, только вот сюда, в грудки, ранило. Его увезли на машине.

- Вот в чем дело, - вставил дед Федосей и надел картуз.

Вздрогнула Анна, испуганно прижалась ко мне.

- Да как же, баба Варвара? - недоверчиво спросила Полина Ивановна и недоуменно заморгала веками. - Погибло восемь человек, и вот на этом дубке фамилии были написаны.

Баба Варвара снова провела ладонью по губам:

- У пего усики были? В точности как у вас, - указала на меня. - Когда их повытаскивали в том доме, сразу и хоронить стали. Ведь что было? Отступали. Все быстро-быстро. И написали, что ж. А двое, слава богу, были живые. Сама ухаживала. Главный лекарь все водички просил, я принесла, а он давай команды говорить: грузить раненых, не паниковать, лекарства не оставлять... А тут какая-то машина по ухабам несется. Остановилась. Какой-то военный увидел у меня на руках начальника. И увезли...

- Куда? - вырвалось у меня.

- Бог знает. По той дороге, к Сталинграду, кажись...

Анна рванулась было с места, чтобы побежать по площади к машине, которую таксист пригнал вслед за за нами:

- Мы поедем, поедем по той дороге, все равно найдем.

"Куда же нам ехать, где еще пройти новые места, чтобы возвратить невозможное?" - подумал я, а вслух сказал:

- Одного отца потеряли, надо спасать другого.

Плечи Веры Андреевны дрогнули, по она тут же превозмогла какую-то внутреннюю встревоженность, легонько поправила платок да так и застыла, потупив взгляд в землю. Анна подошла к ней: