Я предупреждал о войне Сталина. Записки военного разведчика - [2]

— Чую, дядько, — отвечаю красноармейцу, — будто гром, а хмары не бачу.

— А то Деникин на нас идет, это и есть гадючья хмара.

— Дядько, а можно мне с вами?

— А что скажет твой батько?

— А моего тату расстреляли казаки.

Красноармеец аж крякнул от неожиданности, но все же сурово сказал:

— Ишь ты… тоже, значит, в красных был… но ты, хлопец, еще мал. Живи до времени, расти…

А я, забыв про кулацкий скот, иду с ним рядом, еще и еще прошу. Дрогнуло солдатское сердце:

— А ну, садись на воз… побалакаешь с командиром полка.

Полк шел через нашу деревню Кононовку и остановился в ней на ночлег.

Вечером я пошел к командиру. Усатый, в кожаной куртке, перепоясанный пулеметными лентами, суровый на вид командир выслушал меня и спросил:

— Сколько тебе лет?

— Семнадцать.

— Вот и врешь. И дальше так будешь врать? Нет! Иди домой к матери… когда подрастешь и отучишься врать — приходи.

Заплакал я от досады — соврал неудачно. И от обиды: был я уже опытным пастухом, получал от кулаков, кроме пяти пудов хлеба, рубаху, чоботы и свитку, а ростом не вышел: в свои 15 лет я выглядел двенадцатилетним. Видимо, кулацкий хлеб не шел мне впрок.

Иду домой и умываюсь слезами. На улице увидел другой обоз. И около него знакомые дядьки — члены коммуны. Узнаю от них, что в связи с наступлением Деникина вся коммуна уходит. Побежал я к председателю коммуны. Тот знал моего батьку, знал всех нас и нашу батрацкую долю. Выслушал он меня, почесал затылок и разрешил идти с обозом коммунаров.

Пошел обоз коммунаров по тылам Деникина, отбиваясь от белых и желто-зеленых банд. В коммуне я стал разведчиком, получил коня, карабин и шашку. Шашка была мне до плеча, а на коня я мог сесть только с пенька или повозки.

И все же в боевых схватках с бандитами и в разведке я ни от кого не слышал слов упрека или насмешки. Из крупных боев запомнился бой с бандой Ангела. Растрепали мы эту банду весьма основательно, и сам он еле ноги от нас унес.

Так скитались мы всю зиму 1919 года. В начале 1920 года коммунары вернулись в свою деревню.

Началась та «мирная» жизнь, которая для молодой Советской власти была не менее тревожной, трудной и сложной, чем Гражданская война. В 1921 году в местечке Сейча организовалась комсомольская ячейка. Всего в ячейке было шесть парней и одна девушка. В деревне Кононовка я был один комсомолец.

Комсомольцы приняли активное участие в работе комбеда, в изъятии хлебных излишков, в заготовке продовольствия. Я был в составе продотряда.

Комбед улучшил наше материальное состояние. Мне выделили корову, пять овец и две десятины земли (на две мужские души — брата и меня). Дед помирился со снохой, моей матерью, и я стал хозяйничать уже вместе с ними. Пахал, сеял.

Но кратка и малопродуктивна была моя хозяйственная деятельность.

Для того чтобы пахать, нужно было иметь плуг, лошадь, различные сельскохозяйственные орудия. Ничего этого у меня не было. Пришлось сдавать землю в аренду кулакам. И снова кулаки были с хлебом, а я без хлеба. Кроме того, в селе разгорелась классовая борьба. Кулаки взялись за оружие. Кулацкие банды стали нападать на села, убивать коммунистов, комсомольцев, советских служащих. Пришлось больше воевать с бандами, чем пахать землю.

Однажды мы получили сообщение, что одна банда должна пройти через местечко Сейча. Волостная комячейка и комсомольцы организовали отряд. Банда нарвалась на нашу засаду. В короткой схватке мы разгромили ее, убив много бандитов и захватив одного в плен.

Пленного мы всенародно судили. На поляну, где проходил суд, собралось много крестьян. Бандиту дали полную свободу для защиты, для изложения своей программы. Бандит высказал свои националистические взгляды и свою кулацкую программу. Его выслушали внимательно, а потом стали выступать члены партии и коммуны. Кулацкая программа была теоретически разбита. Крестьяне аплодировали коммунистам. Бандит был вынужден признать свои «идейные» ошибки. Всенародный суд приговорил его к расстрелу. Приговор был тут же приведен в исполнение.

Беспокойная жизнь, воспоминания об отце, непрекращающийся бандитизм, продолжающаяся нищета привели меня к решению: надо идти в армию и учиться.

И удача улыбнулась мне: осенью 1922 года был объявлен набор в школу «Червоных старшин». Обсудили мы, комсомольцы, это известие и на своем собрании: все шесть парней подали заявление в школу.

Так с конца 1922 года и началась моя официальная военная биография.

И вот деревенский пастух из глухой полтавской деревеньки оказался в Харькове, столице Украины.

Сейчас и мне нелегко вспомнить и показать контраст между деревней 1922 года и Харьковом, по тому времени достаточно крупным городом.

Предшествующий 1921 год был годом страшного голода, охватившего двадцать центральных губерний. А 1922-й был годом не менее ужасных последствий двух войн и неурожая.

Трудновообразимый контраст!

Деревенские хаты из-за отсутствия керосина и ламповых стекол освещались сальными каганцами и коптилками. Из-за отсутствия угля и железа кузницы не работали. Не было простейших инструментов, ножей, топоров, не было необходимых в крестьянском обиходе тканей — ситца, сатина, бязи, «чертовой кожи», даже соль была остродефицитной.