«Я почему-то должен рассказать о том...» - [103]

Качание между верой и неверием типично для всех «своевольников» — они все боятся последнего шага: не решаются вполне положиться на самих себя, до конца оторваться от Бога, и вместе с тем не решаются Ему до конца довериться. Не их максимализм, а их половинчатость губит их. Религиозная вера совсем не утверждает, что в мире уже сейчас все обстоит благополучно; напротив, мир «лежит во зле», приход Царства Божьего на землю только ожидается; ни всеблагость, ни всемогущество Божье далеко не осуществлены еще полностью, а только осуществляются в мировом процессе.

Называя Богом силу, против которой он борется, Иван ошибается: он борется в сущности совсем не против Бога, а против греховного «лежащего во зле» мира и его владыки — «князя мира сего». С Богом он чувствует себя в тайном союзе — и именно это сознание своей правоты и тайной поддержки со стороны высшей моральной инстанции сообщает Ивану его пыл и решительность. «Бунт» — это восстание человека против Бога во имя… тоже Бога, но другого — не могучего, жестокого Бога, извне управляющего миром, а благого, живущего в глубине человеческой души.

Иван борется за «правду» против «истины»; в этом же смысле надо понимать и слова другого «своевольника», Ставрогина, сказавшего, что «если бы математически доказали ему, что истина вне Христа, то он бы согласился лучше остаться с Христом, нежели с истиной». Здесь под «истиной» тоже по-видимому понимается объективно данный, извне навязанный человеку несправедливый мировой порядок, Христос же воплощает порядок любви и смысла. Значение «бунта» в том, что он, как и вся тема «своевольников», представляет собой дальнейший шаг в процессе постепенного вживания человека в Новый Завет, в идею богосынства. Ветхозаветное подчинение Богу из слепого послушания, из страха и корысти, постепенно заменяется подчинением добровольным, из внутреннего сочувствия и понимания. Ни один «своевольник» не проходит своего пути благополучно — все срываются, подпадают искушениям, трудно преодолимым на пути абсолютной свободы, по которому они идут. Но претерпеваемые ими неудачи нисколько не умаляют значения их опыта. Проблематика Достоевского намечает такое углубление нашего понимания христианства, что можно говорить о начале новой эры в истории не только русской, но общемировой религиозной мысли. Недаром многие современные западноевропейские философские течения считают его одним из своих пророков и вдохновителей.

***

Резюмируя сказанное, можно так ответить на основной вопрос о роли страдания, поставленный вначале: страдание оправдывается тем, что служит средством роста. Для того, чтобы оно могло выполнить свое назначение, оно должно приниматься страдающим добровольно. Фактически этого в большинстве случаев нет: страдание обычно переживается, как внешнее насилие, а не как свободная жертва. Такое страдание не только не способствует росту страдающего, но, напротив, духовно озлобляет и физически губит его. Для того, чтобы это поправить, всем раздавленным непосильным страданием должна быть предоставлена возможность подняться: больным и калекам исцелиться, мертвым — воскреснуть. В этом мире страдания не искупаются; страдающая добродетель награждается только в американских фильмах и немецких хрестоматиях.

Основная истина христианства та, что совершенный праведник, Христос, ничего не получил от этого мира, кроме распятия. Если страдание не искупается в этом мире, оно должно быть искуплено в каком-то другом. Первое положение христианства, что Христос этим миром был распят; второе — что и распятие и этот мир Он преодолел своим воскресением. Воскресением восстанавливается справедливость, обидчику дается возможность раскаяться, жертве — простить. Этим страдание из подневольного, принижающего превращается в свободное, возвышающее. Таким образом идея бессмертия тесно переплетается с моральной проблемой.

Та же идея бессмертия является решающей и для проблемы счастья, рассмотрению которой посвящена следующая глава «Братьев Карамазовых» — «Великий Инквизитор». Продажа первородства человека за чечевичную похлебку, продажа «права на страдание», свободы и бессмертия за сомнительное «счастье» в раю Великого Инквизитора — такова ее тема. «Ибо если бы и было что на том свете, то уж, конечно, не для таких, как они», — говорит сам Великий Инквизитор о своей пастве. Таким образом, тема «бунта» переходит в тему «Великого Инквизитора» и в ней находит свое продолжение и окончательное разрешение.

Обоснование текста

Составление «Избранного» К. К. Гершельмана, каковым являет данная книга, связано с большими трудностями. Сочинения К.К. Гершельмана никогда не выходили отдельными изданиями. То немногое, что появилось в печати при его жизни, разбросано по разным газетам, журналам, всевозможным сборникам, давно уже ставшими библиографической редкостью. Часть его трудов была напечатана после смерти К. К. Гершельмана, при этом публикаторы порою весьма вольно обращались с текстами его произведений. Однако значительная — если не большая — часть творческого наследия К. К. Гершельмана до сих пор не опубликована. Тексты его неопубликованных произведений сохранились в архиве писателя, до недавнего времени находившегося у дочери писателя Анны Рёдер в Андернахе (ФРГ), а в настоящее время хранящегося в Отделе рукописей и редких книг Библиотеки Тартуского университета. Это, как правило, рукописи, не всегда беловые, поэтому расшифровка их — дело нелегкое. Но, главное, К. К. Гершельман постоянно работал над текстами своих произведении, и они представлены в архиве в разных вариантах, даже в разных редакциях. Там же, в архиве, можно найти и новые варианты более ранних, уже опубликованных произведений. Всё это в совокупности очень усложняет работу составителя.