Я пел прошлой ночью для монстра - [17]

3

Как-то раз в группе Шарки распсиховался из-за слова, начинающегося на «б».

— Лиззи обожает слово «изумительный», — сказал он, обвел взглядом комнату и снова воззрился на Адама. — Люди должны использовать те слова, которые лучшим образом описывают их чувства.

— Правда? — невозмутимо и о-о-очень спокойно спросил Адам. Ненавижу то, каким расслабленным он все время выглядит. Иногда меня это до ужаса бесит. Так вот, все тем же невозмутимым и о-о-очень спокойным голосом он продолжил: — Говори не со мной, Шарки. Говори с группой.

— Это не у группы договор с Заком по поводу матершины, — огрызнулся Шарки.

Адам кивнул.

— Так вот в чем дело? Дело в Заке?

— Нет, дело в свободе слова. Я должен иметь возможность говорить «блять», когда я того хочу. Как и Зак.

Тут Адам его прервал:

— Ты можешь говорить за себя, Шарки, а за Зака может говорить сам Зак.

— Ага, и тебе это нравится, потому что Зак никогда, блять, ни слова не скажет.

Взглянув на меня, Адам спросил:

— Хочешь вставить слово, Зак?

— Мне нравится материться, — ответил я.

— Я это знаю, — улыбнулся Адам, кивнул и посмотрел на Шарки. — Почему ты злишься, Шарки?

— Потому что не верю в цензуру. Лиззи может повторять слово «изумительно» сколько ей влезет, хотя я, блять, ненавижу его. И может без конца повторять идиотское выражение «неизлечимо уникален». Мне плевать. Мне и не обязаны нравится ее слова. Как и ей мои. И вся группа может идти нахуй, если ее так коробит слово «блять».

Я могу долго рассказывать, что было дальше. Лиззи спустила на Шарки собаку и заявила, что он ведет себя как эгоистичный юнец. Потом добавила:

— Нет ничего плохого в выражении «неизлечимо уникален». Оно означает, что ты считаешь себя настолько особенным, что тебя никто не в силах понять. Оно означает, что тебе следовало бы наконец очнуться и разуть глаза, Шарки. Тебе двадцать семь лет. Зак взрослее тебя, хотя ему восемнадцать.

Боже, если Лиззи завелась, то ее уже не остановишь.

Я решил не лезть в эту дискуссию. Прикол в том, что если ты немногословен, люди считают тебя повзрослевшим. Они выдумывают о тебе то, чего нет.

Затем Лиззи обхватила голову руками.

— Прости, я не хотела этого говорить.

Она каждый раз извиняется после того, как говорит что-то, во что действительно верит. Ей тоже необходим договор. Запрет на извинения. Почему она так боится ранить чувства Шарки? Шарки на все положить. И если этот парень поливает тебя дерьмом, то зачем оставаться в долгу? Но это я так думаю.

Тихо сидевший все это время Рафаэль, взглянул на Шарки и повторил вопрос Адама:

— Почему ты злишься?

Проигнорировав его вопрос, Шарки заявил:

— Ты тоже часто ругаешься, Рафаэль.

— Наверное, это так.

Глядя на Адама Шарки тыкнул в Рафаэля пальцем.

— Почему ты не свяжешь его своим долбанным договором?

Я изучал лицо Рафаэля и видел, что он не прочь подискутировать об этом с Шарки. Он решал, стоит это делать или нет. Затем улыбнулся. Рафаэль много улыбался. Мне кажется, Адаму иногда хочется заключить с ним договор и запретить улыбаться, потому что иной раз он, улыбаясь, говорит наипечальнейшие вещи. Такое ощущение, что улыбка для него что-то навроде прочищения горла перед тем, как что-то сказать.

— Понимаешь, Шарки, бывает, я ругаюсь матом, когда в этом нет необходимости. Я произношу матерные слова так, словно они передают то, что я чувствую. Но это не так. Это лишь короткий путь.

— Короткий путь куда, блять?

— К выражению злости. Может быть, я обманываю сам себя, используя мат. Может быть, обманываю тебя. Может быть, люди вокруг меня заслуживают лучших слов.

— А я, значит, не уважаю нашу группу? Ты это хочешь сказать, Рафаэль?

— Я говорю не о тебе, Шарки. Я говорю о себе.

— А я думаю, ты обвиняешь меня в неуважении к группе из-за того, что я люблю материться.

Рафаэль пытался оставаться спокойным. Иногда он был само спокойствие, а иногда сильно возбуждался.

— Нет, — сказал он. — У меня свои проблемы, Шарки, которые достаточно тяжело разгребать. У тебя свои. — Он откинулся на спинку стула. — И если мне захочется тебя в чем-то обвинить, то я выражусь прямо, а не фигурально.

И тут Шарки сорвался.

— Все слышали?! — почти заорал он. — «Фигурально»! Да что это нахуй за слово такое?

Он вел себя так, словно Рафаэль его только что матом обложил. И некоторое время он никак не мог угомониться. Мы все прекрасно знали Шарки, поэтому просто ждали, когда он выскажется и успокоится. Когда он умолк, Адам встал со своего стула и подошел к доске. Это означало, что он сейчас займется серьезным анализированием. Наверху доски он написал наши имена, затем обошел группу и спросил каждого, что, по его мнению, происходит на этом обсуждении.

Я сразу разволновался.

Адам таким специфическим образом заставляет нас остановиться и расфокусировать внимание. Это теория Рафаэля. Рафаэль наблюдает за Адамом. Можно сказать, изучает его. А может, учится у него. Я это заметил. В общем, Адам спросил:

— Что здесь, по-вашему, сейчас происходит? Что важного вы вынесли для себя?

Ему ответила Мэгги:

— Мне сложно довериться группе, когда в ней все злятся. — Она скрестила руки на груди.

Мэгги красивая, всегда носит длинные сережки. Она часто нервничает. Особенно, когда кто-нибудь злится. Мой брат бы ей точно не понравился.