Я, паразит - [6]

, во взрослом состоянии одного из самых маленьких моих сородичей-цестод, кисты, образующиеся на стадии цистицерка, напротив, одни из самых больших, какие мы только способны создать. Причин тут несколько: прежде всего, личинки эхинококка любят устраивать у себя в кисте нечто вроде олимпийского джакузи, побуждая органы хозяина накапливать в окружающем их большом пузыре водянистую субстанцию. Люди называют такие кисты гидатидными (αδατίς, гидатис, «наполненный водой»), и они могут достигать 50 сантиметров в диаметре [Ячейка 5]! Но с какой стати эта личинка размером едва ли в десятую долю миллиметра присвоила себе право на такой элитный пузырь? Да потому что она и не думает оставаться там в одиночестве. Видите ли, эхинококк способен размножаться неполовым путем: от стенки пузыря, образующего гидатидную кисту, способны отпочковываться тысячи мелких личинок с инвагинированным сколексом, которому вы дали название протосколекса [Ячейка 5]. Вы понимаете, насколько это невероятно? Все равно как если бы один из ваших эмбрионов прямо в утробе матери начал производить тысячи своих братишек и сестренок. Жидкость, вытекающая из лопнувшей гидатидной кисты, содержит подобие зерен, которые вы поэтично именуете гидатидным песком, а на деле это мириады маленьких личинок, готовых вывернуть свои сколексы и уцепиться за стенки пищеварительного тракта окончательного хозяина. Иногда от оболочки гидатидной кисты отпочковываются не личинки, а новые везикулы, которые либо остаются плавать в жидкости пузыря, либо пускаются в путешествие по тканям промежуточного хозяина.

Как и у вас, у нас, цестод, есть свои предпочтения в отношении жилья, то есть в выборе окончательных и промежуточных хозяев. И я, Taenia solium, и мой кузен Taenia saginata для взрослой жизни выбираем человеческий кишечник. Но если мои детки охотно устраиваются в мышцах свиней, мой плешивый родственник Taenia saginata предпочитает мощные бычьи мышцы. Личинки Echinococcus granulosus приспосабливаются ко многим видам травоядных и всеядных промежуточных хозяев (свиней, овец… и, чего уж там, людей), но во взрослых крошечных особей превращаются только в собачьем нутре. Конечно, всякое случается, и даже довольно часто. Например, люди, не соблюдающие основные гигиенические правила, могут стать промежуточными хозяевами, и тогда личинки ленточного червя разовьют свои кисты в человеческих тканях. Но давайте оплачем горькую участь этих личинок — ведь, если только вы не балуетесь каннибализмом, ни одной из них не суждено попасть в ваш кишечный тракт, чтобы развиться во взрослую форму! Эти люди с усеянными кистами мышцами, глазами и даже мозгом — всего лишь ходячие кладбища тысяч моих родичей. Глухие к нашим несчастьям, вы называете таких людей тупиковыми хозяевами паразитов.

Из истории моих биографов

После вышеизложенного становится понятным, почему моим первым биографам было так трудно разобраться что к чему. Наши морфологические метаморфозы, смена хозяев и видовое разнообразие явились причиной множества ошибочных суждений. Это не удивляет еще и потому, что такие научные исследования требуют развитых технологий. Точно так же, как астрономам удалось совершить невероятный прорыв благодаря изобретению телескопа, естественные науки многое выиграли от изобретения микроскопа. Трубки с несколькими линзами, дающими 30-кратное увеличение, появились в XVI веке: с их помощью англичанин Роберт Гук сумел описать таких паразитов, как клещи. В XVII веке Антони ван Левенгук изобрел простейший микроскоп, тем самым добившись беспрецедентного увеличения объектов. Этот голландский суконщик (и ученый-дилетант) умудрился изготовить стеклянные шарики совершенной формы и вставить их в хитроумное и легко управляемое устройство, позволявшее видеть одноклеточные организмы и множество других крошечных объектов [Ячейка 9]. История гласит, что он, ясное дело, начал с исследования собственных сперматозоидов, полученных стопроцентно морально допустимым способом, то есть в результате занятий любовью со своей душечкой, а вовсе не посредством скандального онанизма.

Вернемся к нашим баранам, а точнее, к свиньям, которых изучали Аристотель и его современники. Многих из них занимала природа загадочных пузырьков, которые они иногда обнаруживали в свиньях, но всех вводило в заблуждение их сходство с банальными, хотя и неприятными опухолями и другими новообразованиями, встречавшимися в разных организмах. Эти пузырьки, маленькие мешочки плоти, окружающие каждую из моих личинок, древние ученые принимали за вульгарные гнойные бубоны, совершенно упуская из виду их животное происхождение. Микроскоп позволил различить детали. В XVII веке прусскому натуралисту Филиппу Хартманну и его итальянскому коллеге Маркусу Мальпиги в ходе тщательных наблюдений удалось разглядеть крошечный сколекс моих цистицерков в полости пузырчатых кист [Ячейка 9]. Независимо друг от друга оба ученых поняли, что в этих ложных опухолях обитает маленькое живое существо. На самом деле Филипп Хартманн еще раньше заподозрил нечто подобное, заметив, что пузырьки способны к автономному движению. Зрелище было особенно впечатляющим при погружении в теплую воду больших водянистых (гидатидных) пузырей моих сородичей