Я — Оззи - [16]

Если говорить о моде, для стиляги-Гизера не существовало понятия экстрима в одежде. На репетиции он приходил в желто-зеленых клешах и ботинках на серебряной платформе. Глядя на него, я спрашивал:

— Какого хрена ты это напялил?

По секрету скажу, я и сам в вопросах одежды не был консерватором. Рубахой мне служил верх от пижамы, а вместо ожерелья носил на шее бечевку с водопроводным краном от горячей воды. Говорю же вам, нужно было пофантазировать, чтобы выглядеть без денег как рок-звезда! Я должен был пораскинуть мозгами. И никогда не носил ботинок, даже зимой. Всякие разные спрашивали, из какой «Бурды» я черпаю вдохновение для своей одежды. А я им в ответ, я голодранец и никогда, бля, не моюсь.

Люди думали, что я сбежал с дурки. А глядя на Гизера, сразу же думали: «Держу пари, этот играет в группе». У него для этого было все. Парень был суперинтеллигентный, наверняка, мог бы открыть собственную фирму с табличкой на двери «Geezer Geezer Ltd». Но самое большое впечатление на меня произвели его тексты. Они были, в натуре, офигенными: впечатляющие тексты о войнах, супергероях, о черной магии и вообще о таких вещах, что в голове не помещалось. Когда впервые он мне их показал, я предложил:

— Гизер, мы должны писать свои песни и использовать твои тексты. Они классные!

Мы скорешились, я и Гизер. Никогда не забуду, как однажды весной или в начале лета 1968 года шатаемся по «Bull Ring», и тут, откуда не возьмись, перед нами вырастает патлатый блондин в невообразимо облегающих штанах и хлопает Гизера по плечу:

— Ёрш твой клеш, Гизер Батлер!

Тот поворачивается и говорит:

— Роб! Как дела, старина?

— Э, ну знаешь. Могло быть и хуже.

— Роб, познакомься, это Оззи Зиг. Оззи, это Роберт Плант. Пел когда-то в «Band Of Joy».

— Как же — говорю, узнавая лицо. — Видел тебя на каком-то концерте. Вокал зашибись, старичок.

— Спасибо — Плант ослепляет нас своей очаровательной, во весь рот, улыбкой.

— Хорошо. Чем занят сейчас? — интересуется Гизер.

— Хм, раз об этом спросил, я получил работу.

— Клево. В какой группе?

— «The Yardbirds».

— Ого! Поздравляю, старина! Это уже что-то. А они часом не распались?

— Да, но Джимми, помнишь гитариста Джимми Пэйджа, хочет продолжать, и басист тоже. У них есть контракты на выступления в Скандинавии, еще не время разбегаться.

— Ну и классно! — говорит Гизер.

— Хм. Правда я еще не определился подписаться мне на это или нет, — Плант пожимает плечами — Знаешь, у меня тут кое-что наклевывается: собрал свою команду.

— О! Клево! — спрашивает Гизер — Как называетесь?

— «Hobbstweedle».

Позже, когда Плант удалился, спрашиваю у Гизера, мол, паренек совсем без башни:

— Он что, в натуре, хочет похерить группу с Джимми Пэйджем ради какой-то «Хоббсхрени»?

Гизер пожимает плечами.

— Ну, может, он побаивается, что из этого ничего не выйдет. Но присоединится к ним, если сменят название. Под вывеской «The New Yardbirds» долго они не продержатся.

— Во всяком случае, это звучит лучше, чем этот долбаный «Hobbstweedle».

— Что правда, то правда.

В обществе Гизера неоднократно попадались нам такие люди как Роберт Плант. Мне казалось, что Гизер знает всех. Он крутился среди клевых парней, ходил на классные вечеринки, употреблял правильные наркотики, водил дружбу с людьми, которые что-то значат. Я радовался тому, что принимаю в этом участие и привыкал к новой жизни. Нас тяготило только одно: наша группа «Rare Breed» была полным отстоем. По сравнению с нами, «Hobbstweedle» играли как «The Who». Когда я пришел в группу, говорилось, что «мы экспериментируем». У нас был улётный сценический реквизит и огни стробоскопов, как будто мы хотели стать вторыми «Пинк Флойдами». Очевидно, в этом не было ничего плохого — позже охотно делал себе химическую промывку мозгов под «Interstellar Overdrive» — но мы играли в другой лиге. «Pink Floyd» выступали для богатеньких деток из колледжа, а мы, бля, были их полной противоположностью. Во всяком случае, «Rare Breed» топталась на месте, о чем догадывались и я, и Гизер. Каждая репетиция — это бесконечный спор, в каком месте должно быть соло на бонгах. Хуже всего было то, что с нами играл типок по прозвищу «Кирпич», который косил под хиппаря из Сан-Франциско.

— «Кирпич» — мудак! — говорю я Гизеру.

— Ты чего? Он парень в поряде.

— Нет, «Кирпич» — мудак!

— Расслабься, Оззи.

— Гнать на хуй этого «Кирпича»!

И так далее.

С остальными участниками группы у меня не было никаких трений. Но как только на сцене появлялся «Кирпич», меня переклинивало. Было ясно, что дальше так продолжаться не может. В конце концов, даже Гизер начал выходить из себя.

Единственное выступление, которое я запомнил с тех пор, вроде как с «Rare Breed», хотя могли играть и под другим названием и с другими людьми (составы менялись ежеминутно), состоялось на Рождество в пожарной части Бирмингема. Среди зрителей было двое пожарных, одно ведро и лестницы. Мы заработали на шестерых полпива с лимонадом. Однако то выступление имело для меня особое значение, впервые я ощутил на себе боязнь сцены. Ох, ё-моё, как я тогда срал в штаны! Сказать, что я нервничал перед концертом это все равно, что сказать, если рванет атомная бомба, то будет немного больно. Когда выходил на сцену, меня хватал долбаный паралич. Пот льется, во рту сушняк, как на мормонской свадьбе, ноги ватные, сердце херачит, руки трясутся — полный комплект. В натуре, думал, что обоссусь. Никогда в жизни этого не чувствовал. Чуть раньше, припоминаю, осушил бокальчик, чтобы немного остыть. Не помогло. Выпил бы и двадцать, если бы деньги были. Закончилось все тем, что я прохрипел несколько вещей, пока не навернулся динамик и мы оттуда свалили на хер. Папане об этом ничего не сказал, только снял рабочий динамик с радиолы, а туда поставил сгоревший.