Я отыщу тебя во времени - [2]

Мама и дядя Толя обсуждали продажу их двухкомнатной квартиры, в которой они все жили, дабы побыстрее расплатиться с ипотечным кредитом, взятым на покупку новой квартиры, так как это тяготило их обоих в силу воспитания, но то ли здравый смысл, то ли какое-то чутьё подсказало им этого не делать.

– Да чего нам бояться-то? – улыбался Анатолий Сергеевич. – Всё будет хорошо.

– Ну не знаю, давай оставим, чуть поднатужимся, ну, не съездим лишний раз на море. Зато запас будет, может, Насте пригодится, – говорила мама.

– Ну как скажешь, – снисходительно согласился дядя Толя.

К 2015 году дом так и не был достроен. Власти бездействовали. Но настоящий кошмар в их жизни наступил в 2017 году, когда почти одновременно урезали зарплату маме и, к всеобщему ужасу, уволили дядю Толю. Это было начало конца.

Сначала бывший подполковник стал искать правду в бесконечных коридорах власти, пытался доказать несправедливость, неправомерность, бесчеловечность и тому подобное. Безрезультатно. Его просто вышвырнули по какой-то там статье, сфабрикованной его же подчинённым, который всю жизнь боялся дядю Толю и ненавидел, а тут получил неожиданное для всех повышение и отомстил сполна за обиды своей маленькой душонки. Анатолий Сергеевич отчаянно и тщетно искал высокооплачиваемую работу, брался за любую, за две, за три одновременно.

Ничего не помогло, квартиру забрал банк, а дядя Толя нашёл утешение в горькой. Мать как-то быстро состарилась и осунулась и по-прежнему ходила на работу за нищенскую зарплату. В семье начались бесконечные скандалы. Настины будни превратились в кошмар, каждодневные претензии, обвинения во всём, как будто она была виновата в их положении. Отчим превратился в постоянно скулящего, вечно пьяного, агрессивного урода, который то всех поучал, то накидывался на них с матерью, то обижался на что-то, то извинялся и пускал слезу. Настя его возненавидела так же сильно, как раньше любила…

Тут какая-то сила вышвырнула её в реальный мир из воспоминаний, в которые она погрузилась так глубоко, что не сразу поняла, где находится. Секунда, другая… «Так, метро», – сообразила Настя, очнувшись, как после сна.

Она почувствовала, что чья-то тёплая ладонь легла на её маленькую ладошку, пальцы нагло проскользнули между её пальцев и сомкнулись, так, как держатся влюблённые пары. Это и стало причиной её возвращения. Она рефлекторно отдёрнула руку.

«Кто это сделал?» – задала Настя вопрос сама себе.

Воспитание и робость не позволяли ей поднять шум и привлечь внимание окружающих. Да и любопытство и подозрение, что это шутка какого-нибудь её знакомого, заставили её развернуться в поисках нахала. И тут она упёрлась глазами в грудь молодого человека, одетого в дорогой костюм с синим отливом и красный галстук с зажимом, на котором было написано «Brioni».

Подняв глаза, Настя увидела озарённое счастьем, светящееся на фоне всех остальных людей в вагоне лицо молодого человека. На вид ему было около двадцати семи лет. Он ей был совершенно не знаком, и она негодовала от его шутки. Настя сердито нахмурилась и хотела отвернуться. Парень расплылся в ещё более лучезарной улыбке, как будто он её давно знал, и вновь взял её за руку. Она слабо попыталась высвободиться, но не получилось. Тогда Настя уже более сердито посмотрела на него и дёрнула ещё раз. Снова нет. Изнутри поднялось какое-то негодование, и она напряглась, приготавливаясь дёрнуть, насколько хватит сил. Парень в упор смотрел на Настю, и лицо его стало меркнуть, улыбка была уже не такой открытой, и когда девушка собралась было дёрнуть руку в очередной раз, она вдруг почувствовала, что его рука ослабла и освободила её руку. Она вновь хотела отвернуться, но что-то её остановило. Настя стояла и, как заворожённая, смотрела в тёмно-сиреневые глаза, которые чуть прикрывала русая кудрявая чёлка, завивающаяся от пробора к наружным уголкам глаз. До этого белая кожа лица молодого человека стала наливаться румянцем, улыбка исчезла, мускулы на лице застыли маской. Он смотрел на неё не моргая, белки глаз покраснели, по щеке потекла слеза, но лицо выражало непреклонность, которая вызывала чувство уважения к её обладателю и придавала внутреннюю силу, и было в этой силе что-то могучее и жгуче-несчастное. Такое впечатление тогда он произвел на неё.

Настя была в растерянности и смотрела на него, оторопев. Она совершенно не ожидала такой реакции. Странно, но ей почему-то стало стыдно за своё поведение.

«Господи, – подумала она, – да что же у него стряслось, почему он плачет? Вот я дура… Что-то с ним произошло…»

Она вдруг почувствовала к нему какую-то душевную привязанность или, скорее, причастность к его переживаниям, в таких случаях говорят: почувствовать родственную душу. Ей казалось, что он знал, о чём она вспоминала, стоя здесь, в вагоне, уцепившись за поручень, и, хотя он не проронил ни слова, она знала его или так ей казалось. Горечь, стиснув горло, опустилась и легла на сердце. Она попыталась вздохнуть, но вдох получился тяжёлым, грудь что-то сдавливало, ей хотелось зарыдать. Решение пришло в одно мгновение: протянув уверенно свою руку, Настя взяла его ладонь. Он смотрел, не отводя глаз, и вдруг еле заметно улыбнулся, на его лице стали рассеиваться тучи, и оно засияло, как прежде. У Насти заколотилось сердце, будто ранее оно остановилось, а теперь хотело наверстать упущенное. Она ни о чём не думала, просто отдалась чувствам, прижалась к нему, и ей показалось, что так было всегда, и тысячу лет назад они стояли, обнявшись, и будут стоять ещё тысячу. Сердце успокоилось, она чувствовала себя защищённой. В ней стало зарождаться ощущение торжества, как будто они сейчас чувствуют то, что другим не познать никогда. Настя знала, что должно быть только так и никак иначе.