Я, оперуполномоченный - [21]

– Понимаете ли, когда родители умерли… Одним словом, их смерть просто открыла для меня мир, его настоящее лицо…

– И какое же это лицо?

– Равнодушие, наплевательство. Ко мне тут народу приходило – уйма… Справлялись, что да как, советовали, предлагали. Но ведь я видел, что все ж только по своей надобности: профсоюзы, детская комната и прочие свиньи, которым надо отчитаться на службе о проделанной работе… И всем наплевать, по их рожам видно: насрать им на меня с высокой колокольни, и на других таких, как я! – Денис злобно блеснул глазами.

– Ты не прав. Не всем наплевать. К примеру, Петр Алексеевич. Он честно вкалывает и сердцем за дело болеет.

– И что? Можно подумать, от его честности люди станут добрее и теплее. Нет, никогда ничего не изменится.

– Поэтому ты на вино налегаешь? Голову прячешь от действительности, как страус?

– Ну вот, сейчас стыдить будете… А мне не стыдно. Я уж лучше сопьюсь молодым, чем приспосабливаться к окружающей действительности и до старости врать всем и презирать себя, – запальчиво говорил Денис.

– Почему врать?

– Потому что все вокруг врут! Залгались так, что из всех щелей прёт!

– Я не вру, – убеждённо ответил Виктор.

– Это вы просто не замечаете. Уж я-то знаю, всякого насмотрелся!

– Ишь ты, опытный какой выискался. Да ты ещё жизни толком не видел.

– Видел! – по-мальчишески несдержанно воскликнул Денис. – К сожалению, другой жизни нет. И не надо мой возраст ставить мне в вину. Я, может, гением родился, с закрытыми глазами всё вижу. Иные вон до старости идиотами остаются, так чего ж мне слушать их советы?! И хватит, хватит! Вы, может, и нормальный человек, честный и отзывчивый, но только это исключение. Любой нормальный человек – исключение.

– Ты ошибаешься… Я, правда, сейчас тоже столкнулся с такими проблемами, которые запросто могут подкосить самого морально устойчивого, – нехотя проронил Смеляков. – Я ведь в уголовном розыске новичок, раньше в другой структуре МВД работал. Здесь всё совсем по-другому, как-то чёрство, что ли… Не знаю, как выразить это. Но я убеждён, что если я сейчас опущу руки, поддавшись унынию, то жизнь меня просто сомнёт.

Он говорил эти правильные слова, но сам себе не верил, потому что понятия не имел, как в действительности бороться с унынием, как преодолеть состояние, когда «опускаются руки». Легко сказать: «Держись», – но как удержаться на плаву, когда ты лишён сил? Ему повезло, что с молодых лет попал в круговорот работы и учёбы, он лишил себя возможности бездействовать. Быть может, всё сложилось бы иначе, если бы сразу после армии он не попал в ООДП, а остался бы в родном Тутаеве, работал бы на фабрике по пошиву тулупов из романовской овцы, а после смены глушил бы дешёвый портвейн или самогон и тосковал о чём-то несбывшемся.

– Я знаю, – сказал он, глядя в глаза Денису, – тебе кажется, что я не имею права советовать тебе, потому что не испытал того, что выпало тебе. Но каждому достаётся своя ноша.

Денис угрюмо молчал, корябая ногтем цветную клеёнчатую скатерть. Едва слышно звучало радио, которое никто никогда не выключал на кухне; ровный голос диктора убаюкивающе рассказывал об очередных успехах Советского Союза: «Под руководством созданной Владимиром Ильичем Лениным коммунистической партии, наш народ превратил первое социалистическое государство в светоч для угнетённых, могучий оплот их борьбы за мир и свободу. Строю эксплуатации и насилия коммунисты противопоставили совершенно новый строй, не знающий социального насилия или национального гнёта…»

Виктор встал и чиркнул спичкой, зажигая конфорку газовой плиты. Вспыхнуло, едва слышно загудев, голубоватое пламя горелки.

«Социализм не только провозглашает, – продолжало радио, – но и устанавливает подлинное равенство, гарантирует каждому гражданину небывалые ещё в истории права. Знамя прав и свобод – это знамя социализма…»

Виктор отвернул кран и наполнил чайник водой. Поставив чайник на плиту, он опять сел за стол.

– Да, каждому достаётся своя ноша, – повторил он, нарушая затянувшуюся паузу и возвращаясь к разговору. – И никто, конечно, не имеет права требовать, чтобы мы эту ношу непременно несли. Но ради чего жить, если не ради собственного нравственного становления?

Денис недобро усмехнулся:

– Слова…

– Твоё уныние – это проверка на прочность. Я вот на работе чего только не наслушался! От некоторых историй впору взвыть – клянусь! – от тоски. Куда, думаю, попал!

Порой сталкиваешься с такими ситуациями и такими людьми, что жизнь становится похожей на кошмарный сон, на театр абсурда, на абракадабру какую-то. И хочется удрать подальше, чтобы не видеть и не слышать ничего. Но коли допустить мысль, что так будет всегда и что мир навсегда останется таким порочным, то всё потеряет смысл… – Он вздохнул. – Мы с тобой ещё молоды, от нас во многом зависит, как сложится жизнь в нашей стране. Да и на всей, может, планете…

– Так уж и от нас? – ухмыльнулся юноша. – Агитируете? Хотите вселить в меня уверенность? А вот я не хочу уверенности. Предпочитаю тихо и незаметно исчезнуть, а не бороться за нечто, о чём никто толком ничего не знает. – Парнишка встал из-за стола, сунул в рот сигарету и нагнулся над газовой плитой, прикуривая от голубоватого пламени конфорки.