Я обвиняю! - [49]

…В один из солнечных осенних дней 1948 года Гавриил Костельник, закончив службу в Преображенской церкви, медленно шагал со старостой по направлению к своему дому. За ними в толпе прихожан, крадучись, шёл в серой кепке, телогрейке и сапогах Василь Панькив. Глаза его блестели: он уже успел заправиться водкой. Приблизившись к Гавриилу Костельнику, Панькив выхватил парабеллум и два раза выстрелил в затылок благочинному. Обливаясь кровью, Костельник рухнул на плиты тротуара.

— Спасите, люди! Святого отца убили! — истерически закричала какая-то богомолка.

Тем временем убийца бросился бежать. Вдогонку за ним бросились преследователи. Окружённый ими на площади 700-летия Львова, убийца оглянулся, грубо выругался и выстрелил себе в висок из пистолета. Когда он упал на мостовую, из-за пазухи у него выпала на чёрном шнурке иконка святой девы Марии.

Оуновцы распускали самые различные слухи о том, кто «покарал отступника», вплоть до того, что «убил Костельника его собственный сын». Клерикалы охотно распускали и другой лживый слух, что якобы верующие пробрались ночью на Лычаковское кладбище, разрыли могилу протопресвитера, отрезали ему голову и доставили её в Ватикан на суд папы римского Пия XII…

Церковь продолжала воевать и с мёртвым Костель-ником, силясь всячески опорочить его деятельность, точно так же как спустя год начнёт она воевать и с мёртвым писателем Ярославом Галаном…

В ту осень, когда был убит Гавриил Костельник, мы вместе с Галаном отдыхали в Доме творчества в Коктебеле и жили в одной маленькой комнатке корпуса, называемого «корабль».

Я получил письмо из Львова от знакомого с подробным описанием убийства и похорон Костельника. Галана, когда я получал письмо, на «корабле» не было. Он ушёл к морю.

Я спустился на берег и увидел Ярослава, стоящего по пояс в воде.

— Ярославе!.. Ярославе! — ещё не дойдя до воды, крикнул я. — Послушайте, во Львове убит Костельник…

И, приблизившись к кромке берега, прочёл ему вслух только что полученное письмо. Галан выпрямился. Освещённое предзакатным солнцем его мокрое лицо стало напряжённым, печальным. Он вздохнул и громко сказал:

— Да… Следующая очередь моя!..

Это был единственный раз, когда он выдал свои мысли, полные горестного предчувствия, основанного на многом тайном, опасном и тщательно скрываемом от близких в его личной жизни, о чём мы тогда ещё не знали и не догадывались…

Галан был бесстрашным человеком. Это засвидетельствовал в своей книге «В конце концов» известный советский писатель Борис Полевой. В главе «Прогнозы Ярослава Галана» Полевой пишет: «У Ярослава Галана — львовского коммуниста, не раз побывавшего в тюрьмах… неспокойно на душе… Его тревога за будущее имеет серьёзные основания…»

— …Теперь эту сволочь подкармливают, снабжают деньгами и вооружают люди, враждебные Советскому Союзу, — сказал Галан. — Я думаю разоблачить всё это в книге… Сейчас собираю материал…

Когда мы расходились по своим комнатам, я всё-таки вернулся к разговору:

— Будьте осторожны, Ярослав. Берегите себя.

— Я — коммунист, — ответил Галан. И добавил: — Время благодушия ещё не наступило.

Он жил беспокойной, напряжённой жизнью отважного борца за дело народное, не входил в сделку со своей совестью, и этого не могли ему простить враги.

…16 октября 1949 года, показал на суде Илларий Лукашевич, Щепанский, разгневанный тем, что 8 октября Чмиль струсил и не выполнил задания, вызвал Иллария к себе. Буй-Тур знакомит поповича со щуплым, худощавым бандитом Михаилом Стахуром по кличке Стефко.

— Это надёжный, свой хлопец, а не тот слюнтяй

Тома Чмиль, — говорит Щепанский, представляя Лукашевичу его нового напарника. За неказистой внешностью этого террориста, как это выяснится потом, скрыт большой опыт кровавых дел.

Во время этой встречи Щепанский говорит Лукашевичу прямо:

— Хватит! Долго мы терпели! 24 октября, и ни днём позже, Галана надо уничтожить!

Лукашевич и Стахур договариваются встретиться в этот день у дома № 17 по улице Первого мая, и новый напарник поповича сообщает ему доверительно, что в этом доме скрывается на нелегальном положении его сестра. Стахур приводит Лукашевича в квартиру после семи. Им открывает дверь женщина лет тридцати, которую Стахур рекомендует как «господыню» — хозяйку квартиры. Впустив молодых людей к себе, она вскоре уходит, а в квартире появляется полная женщина среднего роста, брюнетка,

— То моя сестра! — представляет её Лукашевичу Стахур.

Поздоровавшись, сестра Ксения — позже выяснилось, что её фамилия Сушко — пошла на кухню и принесла оттуда брату портфель. Стахур взял портфель и позвал Лукашевича. Они вошли в уборную, где Стахур вынул из портфеля две гранаты-лимонки, два пистолета и небольшой топор. Одну гранату вместе с пистолетом он отдал Лукашевичу. Остальное взял себе. Топорик он засунул за брючный ремень, прикрыв его пиджаком и плащом, взятым у сестры.

— Куда же вы идёте, хлопцы? — спросила Ксения Сушко, когда они, зайдя в комнату, стали с ней прощаться. — Далеко?

— Идём в Карпаты! — заявил Стахур.

А Лукашевич, бахвалясь, добавил:

— Если погибнем, то слава не погибнет!..

В то утро, позавтракав вместе с женой, Ярослав Галан после её ухода в филиал Музея имени Ленина, где Мария Кроткова работала художницей, зашёл в комнату, соседнюю с кабинетом, и сел за небольшой столик. Хотя рядом, в более обставленной комнате, находился массивный письменный стол с телефоном,