Я - оборотень - [7]

Парень резко повернулся ко мне и коротко спросил:

— Кто и откуда?

Я представился. Он внимательно выспрашивал обо всем и все время будто что-то прикидывал, да просчитывал. Затем он повалился на нижний ярус свободной кровати и сказал, обращаясь ко мне:

— Пойди-ка сюда.

Я чуть помедлил, и он добавил:

— Да ты не бойся, бить не буду.

Я тут же подошел к кровати и недовольно пробурчал:

— Чего мне бояться.

— Вот и правильно. Да ты не стой, сядь.

Ловко согнув ногу. Он вытащил из под кровати опрокинутую табуретку, разумеется, серо-зеленого цвета. Я молча сел и уставился на крашеные доски неровного пола. Парень уверенно вытащил начатую пачку «Столичных», щелчком выбил две сигареты, одну прикурил от зажигалки сам, другую сунул мне. Я закурил, глотая горький дым, и старался не закашляться этим дымом, который неимоверно жег с непривычки всю глотку. Леха и его белобрысый товарищ, сидя на соседней койке, молчаливо поглядывали на меня.

— А ты — ниче. Стоящий пацан, — заметил развалившийся на кровати парень, — а зачем в нашу учагу попер, а?

— На токаря хочу учиться.

— Да ну? А че не на автослесаря?

— Чего я там не видал.

— И то верно. А слышь, зема, у меня сапожки не грязные?

Парень задрал ноги и внимательно оглядел свои сапоги:

— Смотри-ка, действительно грязные! А надо чтобы сверкали от чистоты. Непорядок.

Я смотрел на его ухмыляющееся лицо еще не понимающими глазами.

— Ты, слышь-ка, сними их и помой хорошенько.

— Вот еще, — хмыкнул я и напряженно повернулся к окну, вполглаза наблюдая за парнем.

Наглую ухмылку с его лица как ветром сдуло. Оно сразу стало злым и жестоким.

— Да ты борзый? — с оттенком удивления спросил он и вдруг резко. Как на пружинах, сел на койке. Его рот с желтыми зубами и бычком, зажатым в дырке верхней челюсти рядом с поблескивающей фиксой оказался на уровне моих глаз. Я молчал. На народном языке эта операция звалась "проверкой на вшивость".

— Ты, гнилье, откуда такой выискался? Че то я тебя раньше не видал, а? Пока твои товарищи в колхозе пахали, ты, падла, дома на кроватке полеживал. Самый основной выискался, а?

Я снова молчал — не рассказывать же ему про волка, про свою рану, которая только-только зажила. Не имело смысла. Никто этому не поверит. Для каких-то своих, непонятных мне целей парню выгодно было считать, что все это время я отсиживался дома, представив липовую справку.

Внезапно лицо его стало печальным. Словно ему очень и очень было жаль меня. Он встал, стряхнул на пол пепел с сигареты и, выходя из комнаты, произнес:

— Ладно, братан, живи! До вечера! А вечером мы тебе прописочку организуем. И за колхоз, и за опоздание, и за борзость твою великую.

Хлопнула дверь. Я выкинул в форточку свою давно потухшую сигарету с намокшим от внезапно вспотевших рук фильтром.

— Ты вот что, — произнес Леха. — Если деньги есть, то избавься от них до вечера. На сохранку отдай или проешь что ли, а то пропадут. Ворон ничего не оставит.

— Это тот чернявый, с чубом?

Оба одновременно кивнули.

— А почему Пахан? — решил уточнить я у белобрысого.

— Да Пашка я, — ответил он. — А Паханом старшаки прозвали. Тебе тоже при прописке кликуху дадут.

Я медленно вышел из общежития с чрезвычайно подавленным настроением. Денег у меня было не густо, — всего десятка с мелочью. Талонов на питание я еще не получил и поэтому проесть ее не составляло никакого труда. Я плотно пообедал в первой попавшейся столовой, а на оставшиеся два рубля купил кооперативное эскимо, оказавшееся на вкус довольно пресным.

Покинув столовую, я увидел большие часы, привинченные к фонарному столбу, стоявшему неподалеку. Большая стрелка стояла на против четырех, а маленькая только-только, качнувшись, подскочила к цифре «12». Идти в общагу, чтобы нарваться на новые неприятности, не хотелось, и я отправился осматривать город, еще такой незнакомый.

Серое небо уже потеряло свой темный дождливый оттенок и стало светлым, почти белым. Но эта бесконечная унылая однообразность в совокупности с предстоящей неведомой пропиской, от которой не ожидалось ничего хорошего, приводила меня в отчаяние.

Так хотелось, чтобы в этой сплошной серой пелене проглянул хотя бы один, самый-самый маленький кусочек чистого неба. Но серая завеса, отгородившая меня от желанной голубизны и сверкающего желтого шара солнца, рассыпающего повсюду теплые лучи, была непреодолима и монолитна. Дул прохладный ветер, по внушительного вида лужам пробегала легкая рябь.

Проплутав часа четыре, я порядком замерз и повернул обратно к общежитию, куда так не хотелось возвращаться.

— Ладно, чего там. Не съедят же в конце концов меня на этой прописке, сказал я сам себе и решительно зашагал в выбранном направлении.

Направление это привело меня прямо к дверям общаги. Набравшись смелости, я приоткрыл дверь и пристально осмотрел пустынный вестибюль. Там было тихо и спокойно. Я пулей взлетел по лестнице и оказался у двери своего нового жилья. На этом запас смелости у меня кончился, и я тихонько замер, чутко прислушиваясь к звукам, доносившимся из комнаты. От волнения мое сердце гулко билось в груди, в ушах стоял неясный шум и поэтому разобрать, что же творилось за дверью, было затруднительно. Так ничего и не поняв, я робко открыл дверь и зашел в комнату.