Я ничего не придумал - [4]

Ленинградское детство

Папа, как человек передовых взглядов, считал, что маме надо устроиться на работу, а я должен воспитываться в коллективе. Поскольку мне было 5 лет, меня определили в очаг, который находился недалеко от дома на Нижегородской улице (ныне улице Лебедева). Очаг — это то, что сейчас называют детсадом. Мои воспоминания об очаге крайне отрицательные. Вместо того, чтобы читать любимые книги или заниматься другими интересными делами, мы должны были водить хороводы и разучивать дурацкие песни, вроде: «Здравствуй, милая картошка-тошка-тошка — пионеров идеал-ал-ал, тот не знает наслажденья-денья-денья, кто картошки не едал-дал-дал!» Или: «Взвейтесь кострами синие ночи! Мы пионеры — дети рабочих. Близится эра светлых веков, клич пионеров — Всегда будь готов!». Всё это мне совсем не нравилось. Но, как говорится, не было счастья, да несчастье помогло: я начал часто болеть и меня вернули домой, а мама опять стала домохозяйкой.

У меня было счастливое детство. Отец и мать любили меня, не досаждали нравоучениями и не ограничивали свободу выбора занятий. Впрочем, может быть, я не давал для этого серьёзного повода.

Я очень рано пристрастился к чтению. Читать я научился практически самостоятельно, сопоставляя значение слов с их начертанием. Я спрашивал у мамы: «Что здесь написано?» «Во дворе уборной нет», — отвечала мама. «А здесь?» — «Заборная книжка». Так назывались тогда карточки для получения продуктов питания и промтоваров. Я понимал их назначение, но не понимал, причём здесь забор.

Научившись читать лет в пять-шесть, я читал всё, что мне нравилось. Папа был большой любитель книг. Он постоянно их покупал. Это была классика, чаще всего в академическом издании, и современная литература. Лет в восемь я с интересом прочитал «Декамерона». Особенно понравились мне иллюстрации.

В те редкие вечера, когда папа приходил с работы раньше, чем меня укладывали спать, он садился у моей кровати и на сон грядущий читал мне Некрасова или Гоголя. Он любил Некрасова и хотел, чтобы и я его полюбил, но мне Некрасов не нравился, а Гоголя я полюбил и с удовольствием читал его самостоятельно. Нравился мне Жюль Верн. С интересом я читал книги о гражданской войне, о географических открытиях. Особую роль в моём развитии сыграли книги из серии «Занимательная химия», «Занимательная физика», «Занимательная…» и т. д. Интересно, что в детстве я совсем не читал детских книг и познакомился с ними, когда стал взрослым.

Чтение определило мои игры и увлечения. Играл я с помощью воображения. Я представлял себя капитаном корабля. Корабль — это вся квартира. Моя комната — это рубка корабля. Я смотрю в окно во двор, но это не двор, а бескрайний морской простор. Я ставил химические и физические опыты. Изготавливал микроскопы. В возрасте девяти лет делал порох, получал ядовитый газ хлор. Во втором классе мне попался учебник химии для седьмого класса. Он меня так заинтересовал, что я проштудировал его от корки до корки. Я был в восторге от логичности химических формул, от возможности предсказания результатов взаимодействия химических веществ.

Я очень любил животных. Не раз приносил домой котят, но они у нас не приживались, потому что никак не удавалось приучить их ходить в песок. Однажды я нашёл на улице белого крысёнка. Он долго жил у меня. Мне купили самочку снегиря. Я её очень любил, но она погибла от зубов очередной кошки, которую я принёс домой. Это была большая трагедия для меня. Я отрезал от снегирки крылышко, поместил его в рамку под стекло и сделал надпись: «Снегирка. Погибла 15 декабря 1933г.» Позднее у меня жил ёжик.

Не надо думать, что я всё время сидел в своей комнате. Много времени я проводил и во дворе. Я играл с ребятами в «казаков-разбойников», бегал по дровам, сложенным штабелями во дворе, нырял в подвальное окно с одной стороны дома, а выныривал с другой стороны и т. п.

Здесь надо было бы, пожалуй, остановиться и подробнее рассказать, что такое довоенный ленинградский двор. Это не просто огороженная стенами территория дома, в которую можно попасть только через ворота, а своего рода детское государство, со своими законами и традициями. Но я лучше расскажу о нём в отдельной главе.

А сейчас вернёмся к школьному детству. В первом классе я учился в школе на проспекте Карла Маркса, напротив Боткинской улицы. Добираться до неё было неудобно, да и школа была неважная. Попал я в неё только потому, что в другие школы меня не принимали из-за того, что мне было всего семь лет, а прием был с восьми. Родители почему-то не хотели ждать ещё год. В школе мне не понравилось. Она напомнила мне очаг. На переменах нам не давали проводить время так, как нам хотелось. Опять появились хороводы. Нас разделяли на две группы, и одна группа пела: «А мы просо сеяли, сеяли! Ой дид Ладо, сеяли, сеяли!» Другая группа, взявшись за руки, наступала на первую и орала: «А мы просо вытопчем, вытопчем! Ой дид Ладо, вытопчем, вытопчем!» Я и сейчас не понимаю смысла этих действий и не знаю, кто такой «дид Ладо», и так ли пишется его имя.

Учиться мне было не интересно. Читал я бегло, считать тоже умел, а делать всякие упражнения и выписывать буквы с нажимом, как тогда полагалось, мне не хотелось. Поэтому в «Табеле успеваемости» нередко появлялись двойки и тройки и записи такого рода: «Плохо вёл себя на уроке», «Дрался на уроке» и т. п.