Я не верю в анархию (Сборник статей) - [23]

С.: Для него так, возможно, что и самые ценные.

Е.: Ну и что же тогда получается? Вот и говори после этого… Ведь вроде взрослый человек, а все воспринимает как цацки какие-то! Впрочем, там, где он живет, все так, может быть, и есть. Игрушечная страна, игрушечные понятия… А все оттого, что об искусстве, о творчестве беруться судить люди, не писавшие ни единой песни, ни одного стиха, ни одной картины!! Кто может судить о Ван Гоге? Только какой-нибудь Босх… или там… да хотя бы и Глазунов! Кто может писать о Янке? Я могу писать, Жариков, Плюха… Но ведь пишет всякая сволочь! Липницкие всякие, какие-то, сука, Мальцевы… или кто там эту херню в "Комсомольской правде" родил? Я не хочу обидеть Колю Мейнерта, он очень хороший человек, и я очень хорошо к нему отношусь, но, мне кажется, он занимается… не своим делом. Ему бы о политике статьи писать, о социологии. К року он отношение имеет… ну… самое минимальное.

Самое плохое то, что все статьи так или иначе — я это совершенно твердо и ясно ощущаю — влияют неотвратимо на происходящее. Это действует как магия. Напишет какой-нибудь пидор какую-нибудь статейку — и пошло-поехало. Это формирует — зычно выражаясь — и народное сознание, и подсознание, и общую ситуацию. Голдинг правильно писал в "Чрезвычайном после" обо всей этой херне.

С.: Ты считаешь, что какая-нибудь грязная статейка способна перечеркнуть само творение?

Е.: Хрен его знает. Может быть, само творение и не перечеркнет, так как все НАСТОЯЩЕЕ, выстраданное — уже отчетливо, уже в другом измерении, уже принадлежит Вечности… Но… может уничтожить его в глазах поколения, а может и… вообще — нации или человечества. Навсегда. Так уже бывало. И не раз. Хочется уповать на то, что "имеющий уши — услышит", все-таки услышит. Очень хочется на это уповать.

С.: А вот скажи, что ты собираешься теперь делать? Записывать, сочинять?.. Каковы, дурацки выражаясь, твои творческие планы?

Е.: Каждый раз, как закончу очередную какую-нибудь вещь — альбом ли, песню ли… — кажется все. Дальше некуда. И ничего. И каждый раз вновь, по прошествии времени, впрягаешься и прешь, и прешь… Вот Тарковский в каком-то интервью своем говорил о том, что ему больше остальных-прочих близки люди, осознающие свою ОТВЕТСТВЕННОСТЬ и имеющие НАДЕЖДУ. Может быть, это и есть — надежда. Она и вытягивает каждый раз, заставляет вновь "шаг за шагом наутек". А иногда мне кажется, что самое сильное и НАСТОЯЩЕЕ — если отказаться и от надежды. Вот тогда- то, может быть, ВСЕ и НАЧНЕТСЯ!.. И все-таки, не знаю — слабость это или сила — надежда. Дело в том, что я всю жизнь верил — ВЕРИЛ — в то, что я делал. Я не понимаю, как без ВЕРЫ и надежды можно что-либо вообще делать — хотя бы и гвозди забивать! Все, что не имеет в себе этой веры — не имеет и СИЛЫ, и являет собой, стало быть, — то, что и являет (а ныне так повсеместно) — СТЕБАЛОВО. И не более того.

С.: Подожди, мы о твоих творческих планах хотели…

Е.: А! Да. Так вот. Пока я верил, что то, что я делаю, свернет на фиг весь этот миропорядок — я и пел, и писал, и выступал. А теперь вышла ситуация из-под контроля. Проехали! ВИЖУ я, что никому это на хуй не нужно. Теперь во всяком случае. Это как развлечение стало для них для всех. Этакий цирк. А развлекать кого бы то ни было я вот че-то не хочу. Вот не возникает у меня почему-то этого весомого желания. Пусть этим Пригов и K° занимаются. И Мамонов. Бердяев, судя по всему, прав оказался — действительно настал катакомбный период для носителей, хранителей культуры. Все превратилось в слизь и грязь. Стало быть, надо уходить отселе пока не поздно — незачем свои святыни на всеобщее осмеяние выставлять. Хотел я, по правде сказать, записать на последок альбом… о любви. Давно хотел. И хотел я назвать его Сто Лет Одиночества. Это очень красиво и здорово. В этом очень много любви — "Сто лет одиночества".

С.: А ты не боишься цитировать Маркеса? Ведь это же он сочинил. А не ты.

E.: Да какая разница — кто сочинил! Я уверен, что это и не Маркес сочинил. Все это и до него было. Вообще — ВСЕ ВСЕГДА БЫЛО И БУДЕТ — это ЗНАНИЕ. Оно кругом. Вот — в деревне за окошком. В коте моем, который на матрасике спит. Знание не принадлежит ни кому лично. Так же как и мои песни в высшем смысле не принадлежат лично мне. Или наоборот — Знание принадлежит всем. Мне вот постоянно кажется, когда я встречаю что-нибудь НАСТОЯЩЕЕ — что это — я. Я впервые когда DOORS услышал… или LOVE… или песню "Непрерывный Суицид" — первое, что во мне возникло, это фраза: "Это я пою". То же самое могу сказать и о фильмах Тарковского, и о Хлебникове, и о Достоевском, и о Вадиме Сидуре… могу до ночи перечислять. А что касаемо цитирования… это очень здорово — взять и привнести что-то неожиданное и новое, красивое — в то, что уже… Это как взять и достать с чердака старую игрушку, сдуть с нее пыль, подмигнуть, оживить — и да будет Праздник! Понимаешь?

С.: И что же это за альбом бы был… или все-таки будет?

Е.: Не знаю, наверное, не будет. Это никому, кроме меня самого, не нужно. Я это не из каприза говорю. Это факт. А я не могу и не хочу делать то, во что не верю. Это должно быть подарком, каждая твоя песня, каждое твое слово. А если это никому не нужно — всепоглощающе, до смерти — и ты знаешь это — если к этому твоему подарку отношение, как в поучительном сочинении — "Мартышка и очки" — стоит ли его создавать?