Я не кукла - [15]

Отпустив плечо Алекс, он одной рукой взял в кольцо ее тонкую талию, а пальцами другой стал наматывать длинные шелковистые пряди, безжалостно оттягивая ее голову назад и не давая уклониться от поцелуя. Ей стало жарко в толстом махровом халате; кожа горела, как от прикосновения крапивы: ощущение прильнувшего к ней другого тела вытеснило все остальные. Другой, внутренний жар разгорался в глубине ее существа, приводя в смятение. Она поняла, что не в состоянии сдержать чувства, как невозможно остановить рой пчел, летящих на мед.

Это нечестно, подумала Алекс, это несправедливо, что он все еще может делать это со мной! Она ненавидела себя и презирала его за то, что он вынудил ее обнаружить эту слабость.

– Будь ты проклят! – вырвалось у нее, когда Дэйв наконец оторвался от нее, чтобы сделать вдох.

Его щеки пылали, но взгляд потемневших глаз выдавал удовлетворение.

– Что ж, – согласился он, переводя дыхание, – можешь проклинать меня, посылать к черту! Но ты хочешь меня, Алекс. Ты хочешь меня до умопомрачения. Тогда из-за чего весь этот кошмар?

Она вздрогнула: в его жестокой насмешке прозвучала горькая правда. Что-то темное всколыхнулось в глубине ее существа, она резко отклонилась назад, не обратив внимания на то, как больно натянулись от рывка ее волосы, и со звериным рычанием, совершенно чуждым для нее, бросилась вперед, готовая вцепиться ногтями в лицо мужа.

Хорошая реакция спасла Дэйва от серьезных повреждений. Он вовремя отклонил голову назад, и ногти Алекс лишь оцарапали его шею, от подбородка до расстегнутого воротника рубашки.

– Ах ты, дикая кошка! – прохрипел он, разжав руку, которой удерживал ее за волосы. Освободив пальцы от цепляющихся волос, он дотронулся до оцарапанной шеи.

– Я тебя ненавижу! – выдохнула Алекс.

– Отлично, – грубо произнес Дэйв, снова притягивая ее к себе, – так мне будет даже проще взять тебя. Ведь тебе будет все равно, как я это сделаю.

– Давай-давай! – сказала она с издевкой. – Почему бы к адюльтеру не добавить еще и изнасилование?

– Изнасилование? – хрипло хохотнул он. – Разве мне когда-нибудь приходилось прибегать к насилию? За всю свою жизнь я не встречал более страстной женщины, чем ты!

– А Линда?

В тот же момент Алекс была бесцеремонно отброшена прочь. Дэйв угрожающе замахнулся, но тут же обхватил себя руками за плечи, будто пытаясь удержаться, чтобы не ударить жену. В его глазах было страдание.

– Прекрати, Алекс, – прошептал он. – Прекрати подталкивать меня к тому, о чем мы оба будем сожалеть!

Неужели она это делает? Подобно черту в юбке, поддразнивает его, как бы желая, чтобы он взял ее силой и тем самым окончательно доказал, какая он дрянь?

Да, призналась она себе, именно это она и делает, продолжая стоять здесь с горящими глазами и насмехаться над ним, вместо того чтобы давно уйти из комнаты. Но нет, ей хотелось удовлетворить свою ненависть, выплеснуть мучительное, горькое разочарование и ту боль, которая тяжелым комом осела в ее груди с того самого вечера, когда позвонила Мэнди.

И тут же, как сквозь длинный темный тоннель, она услышала свои слова, которые должны были еще больше разозлить его:

– Раз так, уходи! Почему бы тебе не проявить благородство, Дэйв, и не уйти отсюда ко всем чертям! Никто тебя здесь не держит! Убирайся к своей драгоценной Линде!

– Может, прекратишь упоминать это треклятое имя? – проскрежетал он.

– Линда, Линда, Линда! – нараспев повторила Алекс.

Что-то промелькнуло в глазах Дэйва – боль, страдание? – и исчезло, прежде чем Алекс смогла распознать, что это.

– Нет, – пробормотал он, снова притягивая ее к себе. – Ты, ты, ты!

Одно резкое движение Дэйва, и, не удержав равновесия, они оба, в сплетении рук и ног, упали на кровать.

То, что произошло вслед за этим, было меньше всего похоже на любовную игру. Это было сражение, поединок, в котором каждый стремился распалить другого, когда каждая нарочитая ласка немедленно вызывала ответную, когда в схлестнувшихся взглядах горячих глаз злость и страсть встречались с насмешкой и презрением. Чем больше возбуждался один, тем сильнее это подстегивало другого, и они оба, всё разгоняясь, летели по этому безумному пути, охваченные своими израненными, искореженными чувствами.

В какой-то момент к Дэйву, видимо, вернулось благоразумие, он попытался взять себя в руки и отпрянуть прочь. Но Алекс, почувствовав это, в слепом порыве панического страха, корни которого, наверное, были в боязни потерять его насовсем, сама прильнула к нему. Не то стон, не то мольба с ее именем сорвалась с его губ, когда она в нетерпении припала к ним своими жаждущими губами. Именно Алекс вдруг взяла на себя главную роль и повела его за собой от отчаянного старта до яростного финиша. Она оставила лежащего внизу мужчину дрожащим и обессилевшим, а сама едва смогла отползти прочь, чтобы сжаться в комок от горькой неудовлетворенности. Ее эмоции скреблись и царапались внутри, требуя выхода, в котором им было отказано, вызывая в ней чувства смятения и отвращения к себе самой.

Так кто же победил? – безрадостно спросила она себя и ответила: никто. Она испытывала досаду из-за своего порыва, из-за того, что ее толкнул на это страх потерять Дэйва. Но в то же время ей надо было вновь ощутить, как он полностью растворяется в ней, забывается в ее объятиях. Это было важно для нее – убедиться в том, что, сколько бы ни было у него женщин, она, маленькая, ничем не примечательная Алекс, все еще способна возбуждать в нем безумное желание.