Я не брошу тебя - [11]

— Поэтому валим? — Камбетэ вцепился в корень как будто тонул в болоте, судорожно перевел дух.

— Поэтому валим. Гуммо, ландшафт?

— Хреново. Лес плохой. Все видно.

— Здесь не лучше. Что, ты говорил, за капсулой?

— Овраг...

— Нам снова везет.

— Он мне чуть голову, сука, не отстрелил.

— Гуммо, сюда.

— Ползу.

Наступила тишина. Ветер по-прежнему шелестел листьями; из леса доносились непонятные звуки — отдаленное глухое шуршание, которое, растворяясь в общей тиши, усыпляло и цепенило. Вдруг новый удар разбил гнетущую тишину. Белый клинок огня пронзил дерево, лес на миг осветился миллионом холодных искр. Дерево заскрипело, начало падать, но удержалось завесой листвы и веток. Рдеющее пятно остывало во мраке, шипя и потрескивая.

— Сука!

— Гуммо, к тебе это тоже относится.

— Он мне чуть...

— Он вышел в активную зону, Гуммо. Поэтому любая задница будет не «чуть», а в пепел. Ну!

Через три минуты Гуммо, наконец, возник из листьев, весь в мелких царапинах, белый и мокрый — от страха и сырости. Он также вцепился в корень, также судорожно перевел дух.

— Где ранец? — спросил Хайдег, оглядев Гуммо.

— Ранец? — Гуммо облизнул губы. — А хрен его знает.

— Ползешь обратно и ищешь ранец.

— В смысле?

— В прямом. Ползешь обратно, находишь ранец.

— Какой на хрен ранец? — закричал Гуммо. — Ты спятил, дурак?

— Не орать. Где ты его отцепил? У девочек?

— Откуда я знаю?! Он мне чуть голову...

— Ползешь обратно, находишь ранец.

— Какой ранец?! Он мне чуть... — Гуммо облизнул губы, огляделся.

— И быстрее. Он ближе.

— Хайде...

— Вперед. Карабин бросил. Я, так и быть, присмотрю.

Гуммо тоскливо огляделся, выпустил из дрожащей руки ствол, перевел дух, помешкал, нырнул в листья.

— Где-то здесь... — сообщил наконец Гуммо. — Ай! Сука!

— В чем дело? Порезался?

— Не-е-ет... Рукой попал... Тут эта, мертвая... Дьявол! Да что же такое...

— Страшно? — хихикнул Камбетэ.

— Кам, я убью тебя, сволочь!

— Молчу, молчу...

— Нашел! Нашел...

— Назад, быстро. Быстро, он уже рядом! Ну!

— Сейчас...

— Задницу не высовывай, хи-хи-хи.

— Сейчас я вернусь и оторву тебе хрен, гнусная сука.

— Да, только вернись сначала. Там через мертвеньких надо переползать. А это тебе не у своих...

— Хайде, я его...

— Кам, заткнулся, — приказал Хайдег жестко. — Гуммо тоже. Отрывать хрен будешь на базе. Если доберемся. В чем я уже сомневаюсь.

— Ладно, Кам, ладно. Но на базе я с тобой разберусь.

Наконец Гуммо, еще бледнее и мокрее, покрытый еще большей сетью царапин, появился снова. Он вцепился в корень, выудил из листьев ранец, привалил к дереву. Хайдег усмехнулся.

Затем он подполз под низкую ветку, сбросил на нос стереомат. Высунул голову из-за корня, стал осматривать лес на противоположной стороне поляны. Он смотрел долго, медленно двигая стереоматом по линии горизонта, задерживаясь на свободных участках, затем с удовлетворением хмыкнул.

— Да, он один — все трассы из точки... И держит рельеф как в учебнике. Я бы вам рассказал что к чему, чтобы вы поучились. Только что толку... Если у вас в голове не мозги, а что там бывает в яйцах. Даже если он один, он — Особый. А что такое Особые — никому объяснять не надо, — Хайдег повернулся и усмехнулся. — Мы — беглые каторжники. Значит, мы просто бежим. И больше ничего не делаем. И если все будет по плану, успеваем как раз к кислоте.

— А если не будет? — хмыкнул Камбетэ.

— Значит, не успеваем. А если не успеваем, — Хайдег навел стереомат на обгоревшую капсулу, — значит, не успеваем. Потому что здесь не останется ничего, кроме живых деревьев. Даже этой железки.

* * *

III

Дальше лежать было невозможно. Дышать было нечем, вонь душила, листья кололи больно и горячо. Когда раздался последний выстрел, Леро терпела сколько могла, но вот терпение кончилось. Она подняла голову из зловонной массы, задышала жадно и глубоко. Вязкий тяжелый воздух показался сейчас свежим и обжигающим, будто дома в горах.

Было тихо. Лес по-прежнему шуршал листьями, все так же в непонятной дали шумели непонятные твари. Временами проносился ветер, трогал вершины леса — тогда стеклянное шуршанье листьев сыпалось сверху в затхлую тишину у корней. Леро посмотрела в небо.

— Ой, звезды... Такие странные...

Она огляделась. Огромные звезды, мерцающие туманности, чужие и непонятные, светили ярко, все было видно. Капсула — люк разворочен, мерцающий в серебряном свете дым, что внутри — не разобрать, но все черное — страшно. На месте костра — ворох пепла, воняет на всю поляну. Два дерева — полупрозрачные призраки над поляной — вот оно, ближнее. Острая бритва коры, сплошные ужасные чешуины-иглы. Леро содрогнулась.

Она подползла к дереву. Осторожно, стараясь не изрезаться еще больше, выбралась на толстую руку корня, подальше от вонючих листьев. Закрыла глаза. Долго лежала, дышала глубоко и сладко, пока наконец от вони все-таки не затошнило. Села, вцепилась пальцами в узел на бедрах.

— Повезло дуре... Ой, как горит все... А даже аптечки нет, — она посмотрела на изуродованную капсулу. — Дураки. И получили как дураки.

Она вытерла слезы, снова вцепилась в узел.

— И что теперь делать? И вообще, зачем было прятаться? Куда мне теперь?

Она отпустила узел, огляделась, заплакала. Потом, стараясь не порезаться сильно, отломала кусок коры и стала терзать трос. Трос был не то что шнур от комплекта, которым косоглазый придурок обвязал ей голову, — Леро терзала волокна целую вечность. Но кора была тверже — как острый на сколе камень, под острым углом острей отточенного ножа. Порезав другую руку, она, наконец, перепилила трос, поднялась на колени, чуть не упала, схватилась за корень. Вскрикнула — зацепилась порезанным местом.