Я не боюсь - [2]

Очки сломались ровно посередине, в том месте, где их уже однажды склеивали. Теперь их можно было выбросить.

А сестра продолжала канючить:

– Мама… Она будет ругаться… Что нам делать?

– Что тут сделаешь? Замотаем скотчем. Давай вставай.

– Они будут некрасивыми со скотчем. Страшными. Мне не нравится.

Я сунул очки в карман. Без них Мария не видела ничего, у нее была косина, и врач сказал, что нужно обязательно сделать операцию, пока она не повзрослела.

– Ладно, все будет в порядке. Вставай. Она прекратила ныть и зашмыгала носом:

– У меня нога болит.

– В каком месте? – Я продолжал думать о других. Должно быть, они уже давно взобрались на холм. Я оказался последним. Оставалось надеяться, что Череп не придумает для меня слишком суровое наказание. Однажды, когда я проиграл соревнование, он заставил меня бегать по крапиве.

– Так где у тебя болит?

– Здесь. – Она ткнула пальцем в лодыжку.

– Вывихнула, наверное. Ну ничего. Сейчас пройдет.

Я расшнуровал ей башмак, осторожно извлек ногу. Как это сделал бы врач.

– Так лучше?

– Немножко. Пойдем домой. Я очень пить хочу. И мама…

Она была права. Мы ушли слишком далеко от дома. И очень давно. Уже прошло время обеда, и мама, должно быть, поджидает нас, сидя у окна.

Ничего хорошего от возвращения домой я не ждал.

Но кто бы мог представить себе это несколькими часами раньше!

Этим утром мы взяли велосипеды.

Обычно мы совершали недалекие прогулки вокруг домов, до границ полей или до высохшего русла реки и возвращались назад, соревнуясь в скорости.

Мой велосипед представлял собой старую железяку со штопаным-перештопаным седлом и был очень высоким.

Все звали его Бульдозером. Сальваторе утверждал, что такие велосипеды у альпийских стрелков. Мне он очень нравился, это был велик моего отца.

Если мы не гоняли на велосипедах, то играли на улице в футбол, в «укради флаг", в „раз-два-три, замри!“ или бездельничали под навесом сеновала.

Мы могли делать все, что нам нравилось. Машины здесь не ездили, поэтому опасаться было нечего. А взрослые прятались по домам, будто жабы, ожидавшие спада жары.

Время тянулось медленно. К концу лета мы с нетерпением ждали дня, когда начнутся занятия в школе.

Этим утром мы принялись обсуждать свиней Меликетти.

Мы частенько разговаривали об этих свиньях. Ходили слухи, что старый Меликетти выдрессировал их жрать кур, а иногда даже кроликов и кошек, которых он подбирал на дороге.

Череп длинно сплюнул.

– Я вам до сих пор не рассказывал про это, потому что не имел права. Но сейчас скажу: эти свиньи сожрали таксу младшей Меликетти.

Все хором закричали:

– Не может быть! Это неправда!

– Правда. Клянусь вам сердцем Мадонны. Живьем. Абсолютно живую.

– Это невозможно!

– Что же это за свиньи такие, что жрут породистых собак?

– Запросто. – Череп закивал. – Меликетти бросил таксу в загон. Она попыталась сбежать, это хитрая собака, но свиньи у Меликетти еще хитрее. И не дали ей спастись. Разорвали в две секунды. – Потом добавил: – Они хуже диких кабанов.

– А зачем он ее туда бросил? – спросила Барбара.

Череп подумал немного:

– Она ссала в доме. И если тебя бросить к ним, такую толстуху, они и тебя обглодают до косточек.

Мария встала.

– Он что, сумасшедший, этот Меликетти? Череп опять сплюнул.

– Еще больше, чем его свиньи.

Мы замолчали, размышляя о том, как с таким дурным отцом живет его дочка. Никто из нас не знал ее имени, но известна она была тем, что носила какую-то железную штуку на одной ноге.

– Можно поехать туда и посмотреть! – вырвалось у меня.

– Экспедиция! – завизжала Барбара.

– Ферма Меликетти очень далеко отсюда. Долго ехать, – буркнул Сальваторе.

– Брось ты. Близко, поехали… – Череп вскарабкался на велосипед. Он не упускал случая взять верх над Сальваторе.

– А давайте возьмем курицу из курятника Ремо? – пришла мне в голову идея. – Когда мы туда приедем, можем бросить ее свиньям в загон и посмотреть, как они ее сожрут.

– Здорово! – одобрил Череп.

– Папа убьет меня, если мы возьмем его курицу… – заныл Ремо.

Но уже ничего нельзя было поделать: больно хороша показалась идея.

Мы вошли в курятник, выбрали самую худую и общипанную курицу и сунули ее в мешок. И поехали всей шестеркой плюс курица, чтобы посмотреть на знаменитых свиней Меликетти. Мы крутили педали среди пшеничных полей, и крутили, и крутили, и взошло солнце и раскалило все вокруг.

Сальваторе оказался прав: до фермы Меликетти было очень далеко. Когда мы добрались до нее, мозги закипали от жары и мы умирали от жажды.

Меликетти в солнечных очках восседал в ветхом кресле-коляске под дырявым зонтом.

Ферма дышала на ладан, крыша дома была латана жестью и гудроном, двор завален рухлядью: тракторные колеса, проржавевшая малолитражка, ободранные стулья, стол без одной ножки. К деревянному столбу, увитому плющом, прибиты коровьи черепа, выбеленные солнцем. И еще один череп, маленький и без рогов. Кто знает, какому животному он принадлежал.

Залаяла огромная собака, кожа да кости на цепи.

В дальнем углу двора стояла лачуга из листового железа и загон для свиней у самого входа в небольшую расщелину.

Расщелина напоминала длинный каньон, промытый в камне водой. Острые белые обломки скал, словно зубья, торчали из рыжей земли. На его склонах росли искривленные оливы, земляничные деревья и мышиный терн. Обычно в таких расщелинах много пещер, которые пастухи используют как загоны для овец.