Я начинаю войну! - [5]

Я… заметил, что в американской печати была развязана шумная кампания пропаганды о том, что Апрельская революция в Афганистане явилась «делом рук русских».

Дабс никак не отреагировал на это замечание.

Послом был задан вопрос, не заключал ли Советский Союз с ДРА соглашение о военном сотрудничестве. Ответил отрицательно.

Посол СССР в ДРА А. Пузанов».

Рассказывает заместитель Министра иностранных дел СССР Георгий Максимильянович КОРНИЕНКО [1]

В своей книге «Холодная война» Г. М. Корниенко сообщает о том, что события в Кабуле были для Москвы совершенно неожиданными. Он пишет: «Позже лидер НДПА Тараки в беседе со мной откровенно говорил, что, хотя у них имелась возможность уведомить советских представителей в Кабуле о готовившемся перевороте, они сознательно не стали делать этого. Они опасались, что Москва попытается отговорить руководство НДПА от вооруженного выступления. Эти опасения руководителей НДПА, — продолжает он, — не были лишены оснований. Если бы в Москве узнали об их намерениях, скорее всего, последовал бы совет не предпринимать этого шага. Такую, правильную, по его убеждению, линию поведения Москвы Корниенко мотивирует двумя аргументами: во-первых, в стране «с марксистской точки зрения» не было революционной ситуации и, во-вторых, «отношения Советского Союза с Афганистаном и при короле Захир-Шахе, и затем при Дауде, несмотря на заигрывания последнего с Западом, в целом были дружественными».

Оставим в стороне второй аргумент Корниенко как совершенно неприемлемый по принципиальным соображениям: для советского дипломата, разумеется, в полном и аутентичном значении этого понятия, было абсолютно недопустимо рассматривать вопросы сотрудничества СССР с тем или иным государством, тем более с государством, где правил антинародный режим, в отрыве от классовой борьбы и классовых схваток, происходивших в Афганистане и вокруг него. И никакие оправдания со ссылками на чрезмерно «заидеологизированный подход» определенной части руководства СССР Корниенко тут не помогут; слишком уж явно проглядывают в его позиции признаки гнилого ревизионизма, который все более утверждался в советской внешней политике в послесталинский период и достиг своего апогея во времена горбачевской перестройки.

Что касается рассуждений Корниенко об отсутствии в Афганистане революционной ситуации, то надобно прежде всего спросить: о какой революции шла, собственно, речь? Ясно, что речь шла о народно(национально) — демократической революции. Социально-политические преобразования, к которым приступила новая власть в Кабуле, по своему основному содержанию были антифеодальными и антиимпериалистическими. Выступая на обеде в Кремле 5 декабря 1978 года, Н. М. Тараки отмечал, что специфика афганской революции состояла в том, что она была осуществлена под руководством НДПА вооруженным путем мужественными и героическими офицерами, являвшимися выходцами из рабочих и других слоев трудящихся. «Революция, — подчеркивал он, — полностью покончила с правящим режимом, связанным с реакцией и империализмом, и на его место пришел прогрессивный демократический республиканский режим».

Заметим, что на том же обеде Л. И. Брежнев говорил в своем выступлении о «подлинно народной революции, которая круто повернула многовековую историю Афганистана». Корниенко, конечно, известно, что такого рода заявления первого лица в руководстве СССР не делались на потребу дня: за ними, как правило, стояла тщательная аналитическая проработка вопроса. Но что теперь Корниенко до этого? Теперь, когда дело афганской революции загублено, он дует в одну дуду с перевертышами и хулителями всего святого и революционного. Саурскую революцию он называет теперь исключительно «переворотом». Он договаривается до утверждения о том, что НДПА не смогла, де, получить в афганском обществе «сколько-нибудь массовой поддержки. Без чего государственный переворот не мог перерасти и не перерос в социальную революцию». К тому же, развивает мысль Корниенко, среди пришедших к власти в Кабуле было, видите ли, немало «леваков», «сторонников голого насилия», пренебрегавших национальными и исламскими традициями, нравами и обычаями страны, что еще больше настраивало людей против новой власти». Наконец, Корниенко очень не нравится то, что в Афганистан «хлынул поток всякого рода советников из СССР», которые «не могли научить афганцев ничему другому, кроме советской модели социализма, в чем афганцы, конечно же, нуждались меньше всего».

Все эти и другие подобные высказывания Корниенко — весьма тенденциозны и явно не в ладу с фактами. Сводить значение Саурской (Апрельской) революции к «перевороту» — значит, по существу, игнорировать современную политическую историю Афганистана. То есть не видеть динамики и основных этапов развития афганской революции, ее закономерного характера, обусловленного конкретными особенностями мирового революционного процесса в 70-х годах. И уж совершенным абсурдом является то, что, лишая Саурскую революцию даже самого права называться революцией, Корниенко тем не менее тут же афиширует свои собственные (разработанные совместно с С. Ф. Ахромеевым и внесенные в ЦК КПСС) предложения по борьбе с афганской контрреволюцией, «как внутренней, так и внешней». Стало быть, революции не было, а контрреволюция — пожалуйста, и в лучшем виде! Что же касается «леваков», то их было достаточно во всякой революции. Революции вообще не бывают ровненькими и приглаженными, без «левых» и без «правых», без сучка и задоринки. Записывать же в «леваков» руководителей афганской революции у Корниенко слишком мало оснований. Впрочем, повторим, что для Корниенко афганская революция — это всего лишь «переворот», а этим понятием можно манипулировать как угодно.