«…Я молчал 20 лет, но это отразилось на мне скорее благоприятно»: Письма Д.И. Кленовского В.Ф. Маркову (1952-1962) - [8]
Кстати о перевоплощении: о таких же своих прежних земных существованиях вспоминает Фед<ор> Степун[54] в третьем томе своих вышедших по-немецки мемуаров[55]. Как видите, мысль эта присуща некоторым никак не связанным с антропософией людям и является для них чем-то, если можно так выразиться, органическим, а не вычитанным или заученным.
Послал Вам длинное письмо 17 июля (простой почтой).
Сердечный привет! Д. Кленовский
9
7 авг<уста 19>54
Дорогой Владимир Федорович!
Наши письма скрестились; вероятно, в тот день, когда я получил Ваше (позавчера), получили и Вы мое, находившееся в пути дольше, чем обычно, ибо послал я его, по финансовым соображениям, не воздушной, а простой почтой. После него Вы должны были получить еще одно, с отзывом Ирины Одоевцевой о Ваших «Романсах». Надеюсь, что отзыв этот Вас порадовал и даже, помноженный на отзыв Адамовича, воодушевил на новые поэтические подвиги! Как сказал Козьма Прутков (цитирую по памяти): «Поощрение столь же необходимо гениальному писателю, сколь необходима канифоль смычку виртуоза»[56]. Вероятно, по той же причине последнее время взялся и я усерднее за стихи и после почти годичного полного молчания написал за месяц сразу 10 штук, годных для печати. Опустил их в копилку следующей моей книги (в журналах печатать не буду), ибо, как я Вам, кажется, уже писал, хочу составить ее не менее чем на 3/4 из стихов нигде еще не опубликованных.
Ваше сообщение о том, что Вы работаете над новой поэмой, меня глубоко порадовало и… умилило. Есть же еще, подумал я, поэты, которых не устрашает подобное предприятие! Честь им и слава! Ведь когда-то поэта, в «послужном списке» которого не было хотя бы одной поэмы, и за поэта-то не почитали! Как все с тех пор измельчало! Желаю Вам от всего сердца творческих сил и удачи!
Грубость Гуля[57] — общеизвестна, мне на нее жаловались многие. Да и на своей шкуре я ее испытал: весной прошлого года, обидевшись на одну мою пустяковую авторскую просьбу, Гуль после самых восторженных отзывов о моих стихах вдруг, со злости, не иначе, наговорил мне о них в письме такого, что мне, при всем моем миролюбии, не осталось ничего другого, как отказаться от дальнейшего сотрудничества в «Н<овом> ж<урнале>»[58], отказаться, потому что одновременно со всеми своими грубостями Гуль настойчиво просил у меня… новых стихов для ближайшего №! Не думаю, впрочем, что Гуль будет груб с Вами, если только Вы не дадите ему для этого какого-либо повода. Он груб, злостен и злопамятен, когда он обижается (а обидчив он до крайности, и притом по пустякам); по мнению хорошо знающих его людей, это у него своего рода болезнь. Но просто по поводу статьи он, думается мне, грубить не станет. В «Н<овом> ж<урнале>» Гуль полный хозяин. Карпович[59] самоустранился и все передоверил Гулю. За два года своего «царствования» Гуль перессорился со многими постоянными сотрудниками журнала, и Карпович отнесся к этому с полным равнодушием, хотя кое-кто, я знаю, обратил его внимание на ненормальность такого положения вещей. Как раз недавно мне писали, что Карпович «очень огорчен поведением Гуля в отношении меня». Весьма приятно слышать, но что он предпринял, чтобы спасти положение? Карповича все называют милейшим, но бесхарактерным человеком. Гуль, несомненно, улучшил журнал, делает за редактора всю работу, и последнему при нем не житье, а масленица. С какой стати Карповичу ссориться с Гулем ради пары-другой писателей, а тем более поэтов, которых и без того как собак нерезаных? Поэты нуждаются сейчас в «трибуне», а не наоборот! Вот в «Опытах»[60], говорят, поэты годами «стоят в очереди»!
Учтите, впрочем, что Гуль иногда «кивает» на Карповича: мол, мне, Гулю, очень нравится, но необходимо еще мнение редактора… Обычно это случается тогда, когда Гуль собирается отказать и золотит пилюлю или хочет показать свою мнимую непричастность к такому отказу. По последним слухам, однако, Карпович, освободившись от части своих университетских обязанностей, намерен уделить больше времени и внимания журналу.
Да, Чеховское изд-во не жалует поэтов… Нерентабельно, вероятно… В результате получается такая нелепость, что поэты (Цветаева, Ходасевич, Г. Иванов) представлены в издательстве не стихами а прозой[61]! От всех поэтов, прежних и нынешних, издательство отмахнулось антологиями, хотя должно было бы издать хотя бы 5–6 сборников на сотню выпущенных им названий: Мандельштама, Гумилева, Пастернака, Цветаеву, Волошина, Ходасевича. Тут, помимо материальных, играют роль, по-видимому, и другие соображения. Клюева[62], вероятно, «протащил» Гуль. В редколлегии издательства никто не любит стихов и ничего в них не смыслит, иначе не было бы такой неудачи с Ахматовой и боголеповской антологией[63], несогласованности содержания всех трех антологий (некоторые поэты представлены дважды, другие не представлены вовсе) и т. п. Мне кажется, что в дальнейшем ожидать выпуска издательством сборников стихов отдельных поэтов не приходится, если только сие не будет продиктовано политическими соображениями (сборники стихов Хохлова[64] и Петровой[65], например!!).
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Оба участника публикуемой переписки — люди небезызвестные. Журналист, мемуарист и общественный деятель Марк Вениаминович Вишняк (1883–1976) наибольшую известность приобрел как один из соредакторов знаменитых «Современных записок» (Париж, 1920–1940). Критик, литературовед и поэт Владимир Федорович Марков (1920–2013) был моложе на 37 лет и принадлежал к другому поколению во всех смыслах этого слова и даже к другой волне эмиграции.При всей небезызвестности трудно было бы найти более разных людей. К моменту начала переписки Марков вдвое моложе Вишняка, первому — 34 года, а второму — за 70.
Переписка с Одоевцевой возникла у В.Ф. Маркова как своеобразное приложение к переписке с Г.В. Ивановым, которую он завязал в октябре 1955 г. С февраля 1956 г. Маркову начинает писать и Одоевцева, причем переписка с разной степенью интенсивности ведется на протяжении двадцати лет, особенно активно в 1956–1961 гг.В письмах обсуждается вся послевоенная литературная жизнь, причем зачастую из первых рук. Конечно, наибольший интерес представляют особенности последних лет жизни Г.В. Иванова. В этом отношении данная публикация — одна из самых крупных и подробных.Из книги: «Если чудо вообще возможно за границей…»: Эпоха 1950-x гг.
Георгий Иванов назвал поэму «Гурилевские романсы» «реальной и блестящей удачей» ее автора. Автор, Владимир Федорович Марков (р. 1920), выпускник Ленинградского университета, в 1941 г. ушел добровольцем на фронт, был ранен, оказался в плену. До 1949 г. жил в Германии, затем в США. В 1957-1990 гг. состоял профессором русской литературы Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, в котором он живет до сих пор.Марков счастливо сочетает в себе одновременно дар поэта и дар исследователя поэзии. Наибольшую известность получили его работы по истории русского футуризма.
1950-е гг. в истории русской эмиграции — это время, когда литература первого поколения уже прошла пик своего расцвета, да и само поколение сходило со сцены. Но одновременно это и время подведения итогов, осмысления предыдущей эпохи. Публикуемые письма — преимущественно об этом.Юрий Константинович Терапиано (1892–1980) — человек «незамеченного поколения» первой волны эмиграции, поэт, критик, мемуарист, принимавший участие практически во всех основных литературных начинаниях эмиграции, от Союза молодых поэтов и писателей в Париже и «Зеленой лампы» до послевоенных «Рифмы» и «Русской мысли».
Эммануил Райс (1909–1981) — литературовед, литературный критик, поэт, переводчик и эссеист русской эмиграции в Париже. Доктор философии (1972). С 1962 г. Райс преподавал, выступал с лекциями по истории культуры, работал в Национальном центре научных исследований. Последние годы жизни преподавал в Нантеровском отделении Парижского университета.С В.Ф. Марковым Райс переписывался на протяжении четверти века. Их переписка, практически целиком литературная, в деталях раскрывающая малоизученный период эмигрантской литературы, — один из любопытнейших документов послевоенной эмиграции, занятное отражение мнений и взглядов тех лет.Из нее более наглядно, чем из печатных критических отзывов, видно, что именно из советской литературы читали и ценили в эмиграции, И это несмотря на то, что у Райса свой собственный взгляд на все процессы.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.