Я - миссионер - [10]

Масколайтис же насупился. Он не любил общаться с людьми и сомневался в успехе возложенной на них миссии.

— А если люди не возьмут эти листки? Что тогда? — спросил он.

— Вам придется столкнуться с разными людьми, — пояснил отец Креспи. — Индейцы, если они не намерены голосовать, листков брать не будут. А негры и метисы — те возьмут как ни в чем не бывало, но, если вы их не сагитируете, отдадут свои голоса за тех, кто им покажется выгодней. Так же поступят и белые. Наша цель склонить всех верующих проголосовать за наших кандидатов. Да поможет вам бог!

Получив списки избирателей и соответствующее количество агитационных листков* монахи, немного взволнованные и смущенные таким заданием, разошлись. Одни из них направились в часовню помолиться, попросить благословения святого духа, другие — в сад, под тенистые платаны, поразмышлять о том, как лучше выполнить поручение монастырского начальства.

Вечером, сменив сутаны на штатские костюмы, молодые монахи пошли в город по адресам, указанным в списках избирателей. Казираги достались лавочники. Он без труда нашел с ними общий язык, обещав посодействовать, чтобы их детей приняли в монастырскую школу.

Де ла Фуэнте тоже повезло. У него в списке оказались в основном его соотечественники — испанцы. Поговорив с ним о далекой родине, они заверили, что будут голосовать за отца Анхеля и других консерваторов.

На долю Юкнюса выпало агитировать в кварталах бедняков. Видимо, он пришел слишком рано. Большинство лачуг были пусты. В некоторых из них лежали больные. Женщины, правда, были дома, но ведь они не имели избирательных прав. С наступлением сумерек стали появляться мужчины. Но после тяжелого трудового дня или изнурительных поисков работы они были усталы, голодны и раздражительны и совсем не расположены к беседе с агитатором. Они даже не интересовались, за каких кандидатов он агитирует. А если кто вступал с ним в разговор, то перво-наперво спрашивал:

— А ваша партия переселит нас из этих вонючих болот?

— Работа будет?

— Зарплату нам повысят?

— Все эти проблемы будут решаться… в некоторых аспектах, — выкручивался Юкнюс. — Учение будет доступно всем. Бесплатное.

— Нам жить надо, а не учиться, — огрызались мужчины. — Либералы обещали переселить нас из болот, уменьшить плату за электричество, дать всем работу. За них и голосовать будем.

— Но вы же католики! Церковь позаботится о вашем благополучии. А страждущие обретут царство небесное. Кандидаты клерикалов назначены самим богом.

Юкнюс вспомнил, что отец Креспи учил их чаще ссылаться в беседе с избирателями на бога.

— Церковь мы посещаем. Вместе с индейцами на коленях молим всевышнего о милости. Но господь не любит нас. Разве это жизнь? Мучение, да и только.

Нищета и убожество жизни этих людей поразили Юкнюса. Он так и не решился предложить им агитационные листки. Молодой монах решил было поговорить обо всем этом с отцом Анхелем, но в таком случае он нарушил бы устав ордена, который требовал от рядовых членов беспрекословного выполнения обязанностей, а выяснять и решать вопросы положено только начальству. Поэтому Юкнюс вернул листки отцу Креспи, а за невыполнение задания на него было наложено недельное покаяние.

Не повезло с избирателями и Пятрасу Масколайтису. Ему достались индейские кварталы по реке Сантьяго. Вокруг хижин здесь шныряли обезьяны, а Масколайтис побаивался этих дерзких зверьков. Он буквально съежился, когда одна из обезьян, подбежав к нему, вытащила из его кармана агитационные листки и стала быстро их рвать.

Расстроенный этим происшествием, Масколайтис быстро вошел в ближайшую хижину и… очутился на женской половине. Вспомнив, что без разрешения главы семьи на женскую половину заходить не полагается, он обратился в бегство, оставив в удивлении женщин и детей. В другие хижины он входил уже лишь после того, как определял, где находится мужская половина.

Намереваясь войти в очередную хижину, Масколайтис столкнулся в дверях с хозяином. Растерявшись от неожиданности, он протянул индейцу руку, но тот своей ему не подал, а положил ее гостю на плечо. Окончательно смутившийся юноша лишь тогда вспомнил, что именно так здороваются индейцы.

— Можно войти? — спросил Масколайтис.

— Да, да, можно. Сын родился, сын. Прошу! — обрадовался индеец.

В помещении Масколайтис увидел облаченного в шкуру ягуара колдуна, которого пригласили для совершения ритуала, связанного с рождением ребенка. Он двигался по хижине, размахивая веником, что должно было означать изгнание злых духов. Затем взял на руки плачущего младенца и стал завертывать его в несколько звериных шкур, чтобы сила этих животных перешла к ребенку. Головку мальчика от лба до затылка он покрасил каким-то темно-фиолетовым настоем: индейцы верили, что от этого волосы у ребенка будут черными и густыми и дадут ему волю и силу. Потом шипом чионты, очень твердого дерева, проколол ребенку ушки и продел в них тоненькие бамбуковые палочки.

Масколайтис с удивлением наблюдал весь этот обряд. Он никак не мог понять, почему индеец, будучи христианином, пригласил в свой дом колдуна. «Может быть, мне, как представителю церкви, выгнать его? — размышлял монах. — Вряд ли от этого будет какой-нибудь прок, хозяин только рассердится и не станет голосовать за наших кандидатов. Да помилует бог этого невежду… А может, мне побыстрее уйти отсюда? Но ведь нас учили: если индеец приглашает тебя в хижину, ты обязан принять его приглашение, иначе оскорбишь хозяина… О боже! Час от часу не легче! Придется, кажется, отведать никаманчи.