Я мисс, и мне плевать - [2]

- Каждый раз, когда мы лежим вот так вместе, я чувствую себя свободной, - прошептала она, легонько коснувшись губами его уха.

- Разве ты несвободна?

Кодард повернулся к ней, приподнявшись на локте.

- Нет, и ты не свободен. Все мы, - ее голос сорвался, по щеке побежала одинокая слеза.  Она уткнулась лицом в грудь своему возлюбленному, и он поспешил ее утешить.

Так продолжалось несколько лун, пока, наконец, Кодард не проснулся с осознанием того, что так больше продолжаться не может. В душе его зародилось пламя, раздуваемое каждой новой мыслью.  Он поспешил собрать всех своих собратьев и заговорил.

- Каждый должен сам творить свою судьбу!

Вторили ему многие из собравшихся. У Кодарда не было нужды в красноречии, он горел своими идеями, как само солнце, и многие были этим ослеплены. Они прислушивались к нему, заменяя в своем сердце его речами глас божий.

Кодард видел, как они ловят каждое его слово и следуют его наставлениям. Этого было достаточно для того, чтобы в нем взыграла гордыня. Упиваясь властью, он возжелал каждого обратить на свою сторону, почитая ее единственно правой. Обретенное влияние затмевало все остальное, заставляя Кодарда желать все больше поклонения. Когда это случилось, он уже стал считать себя равным Богам, и даже более сильным.

Но не все прониклись речами мятежника, были среди проводников и те, кто продолжал исполнять божественную волю, не вмешиваясь в происходящее.

- Они их рабы, - шептала Аризна, - они перебьют нас, пока мы будем спать, если Боги так велят им, - продолжала она, массируя его плечи. - Они угроза. Мне страшно.

Кодард вскоре стал с той же убежденностью считать врагами тех, кто не склонился перед ним. Его сторонники, в своих сердцах, приравнявшие его к Создателю, неукоснительно следовали его воле и в один из черных дней отправились по его приказу убить не подчинившихся.

Было это кровопролитие причиной обрушившегося на те земли рока, сказать трудно. Море вышло из берегов, огромной волной смыв с земли все деревья и цветы. Разверзлись небеса, выпустив весь солнечный жар. И стали плодородные прежде земли бесплодной пустыней, простиравшейся так далеко, как мог видеть самый зоркий глаз.

Пролог

АРЬЯНЭТ

Рождение. Нет воспоминаний, но переносясь туда внутренним взором, я думаю, что вижу лицо матери в последние мгновения ее жизни.

Детство. В полумраке часовне друг к другу жмутся девочки. Женщина в просторном белом платье мелодично поет песню без слов. Девочка рядом со мной боится теней,  которые из-за гуляющего внутри сквозняка кажутся живыми. Я придумала историю, чтобы ее успокоить. После церемонии она подарила мне красочный календарь, который я повесила в нашей общей комнате. Когда пришло время переворачивать страничку с прошедшим в стенах пансиона полугодием, пришла весть о смерти отца. Страничку я так и не перевернула.

Юность. Ставший обветшалым календарь все также раскрыт на последнем зимнем месяце, но от зимы остался лишь одинокий белый островок снега в углу сада, который уже почти истаял, как и девять раз до этого. Последний год обучения в пансионе подходит к концу.

Таким коротким был бы мой рассказ о жизни до того не по-зимнему весеннего дня, веди я свою страницу в книге судеб. Спустя год мне вновь довелось посмотреть из того окна на подтаивавший снег, и вот, что я поняла: снег каждый год был другим, но оставался тем же. Как и я, каждый год была другой, но оставалась той же. Однако теперь на снег смотрел другой человек, который по какой-то причине завладел чужими воспоминаниями.

Глава первая

Мой отец, бывший младшим магистром в ордене Желтого света, мог позволить себе отдать меня в пансион мадам Жижинды, где девочек обучали по их склонностям и способностям.  Самым любимым моим занятием были уроки вдохновения. На них мы собирались в небольшой гостиной, все убранство которой было выверено в светлых тонах. Стены были обиты светло-зеленым сукном, под ногами лежал светло-коричневый пушистый ковер, шторы, обрамлявшие окно струились тяжелым светло-желтым бархатом.

Расположиться можно было на любом из кованых медных кресел, с мягкой подкладкой на сиденье и спинке. Подлокотники их были украшены распустившимися медными розами, каждая из которых навечно застыла в своем великолепии. Прислоненный к стене в той гостиной стоял диван, похожий на стулья во всем, кроме своей ширины. Помнится, мы уговорили нашу учительницы, мадам Линоху принести туда множество маленьких подушек, чтобы была возможность садиться прямо на пол.

Мадам Линоха занималась тем, что заранее подбирала легенды, рассказывала, которые ученицы по очереди зачитывали вслух. Больше всего мне запомнился день, когда очередь читать выпала мне.

- Давным-давно, в далеком краю жила-была прекрасная мисс, - начала я дрожащим от волнения голосом. - Пред ее очи, цвета темной крови, - на этих словах я запнулась и взглянула на подругу. Она заинтересованно блестела кроваво-красными глазами. В наших краях такой цвет был редким.

- Пред ее очи, цвета темной крови приходили склониться многие знатные мужи. Высокие, статные и нередко прекрасные, они воспевали ее красоту в песнях. Но каждый из них уходил ни с чем. Однако неудачи предшественников не отвращали других, наслушавшихся рассказов о прекрасной мисс, от попытки поискать счастья, - от этих слов мне стало немного грустно. К тому времени я уже достаточно наслушалась насмешек над своей необычной внешностью и была непоколебима в своей уверенности, что мне никогда не услышать, как знатный мсье складывает песню, с желанием воспеть мою красоту.