Я люблю Капри - [31]

Я постаралась стереть из памяти все воспоминания о нем. В аэропорту бросила обручальное кольцо в коробку, куда собирают на благотворительные цели остатки от разменной валюты, но и два года спустя у меня перед глазами все еще мелькают фотографии Томаса и Бритты. И когда кто-нибудь пытается завязать со мной знакомство, я невольно вижу его лицо на такой фотографии. Поэтому разворачиваюсь и ухожу.

Когда я все поведала маме, она сказала, мол, хорошо еще, что я обнаружила это до того, как мы поженились. Хорошо? Раз в жизни мне хотелось, чтобы она сказала «Бедняжка, это, наверное, было так мучительно» вместо «Не обращай внимания. Значит, не суждено».

Единственное, в чем я с ней согласна, это в том, что во всей этой шведской истории все-таки была одна хорошая сторона — я нашла Клео. Как только я вернулась, Клео взяла больничный, приехала в Кардифф, чтобы утешить меня, а все остальное — в прошлом. Боже, благослови ее, у нее было твердое намерение не дать мне превратиться из-за этой истории в разочарованную и обозленную каргу. Она изо всех сил старалась уравновесить то, что со мной произошло, рассказами о мужчинах, хранивших верность до гробовой доски. Она не раз звонила мне с работы и зачитывала статьи из каких-нибудь журналов о том, что, мол, «наш век по-новому смотрит на верность», и всякую подобную чепуху. Постепенно мне удалось ее убедить, что я оправилась, что я отношусь к этому вопросу нейтрально — просто не хочу снова сдаваться на милость любовного бреда. Очень скоро я и надеяться перестала. Потом я перестала в это верить. Вот и все. Со мной кончено.

Так что меньше всего мне нужна сейчас «новая любовь».

11

— А тебе не приходило в голову, что Люка может оказаться геем? — спрашиваю я маму, когда на следующее утро мы подходим к магазину «Дезидерио».

Я еще не до конца простила ей то, как она напустила на меня вчера вечером на Пьяццетте Платинового Блондина, и не могу упустить возможность ее подразнить.

— Нет. — Она качает головой и останавливается, чтобы оглядеть себя в витрине соседнего обувного магазина. — Конечно, нет.

— Хорошо, — отзываюсь я, задумчиво прикусив губу. — Тогда ты, наверное, будешь шокирована, обнаружив, что он — трансвестит.

— Что? — ахает мама и резко ко мне оборачивается.

Я указываю глазами на витрину «Дезидерио», где высокий мужчина разглаживает клиновидные вставки на своем платье, украшенном похожими на кусочки льда камушками.

— О боже! — Мама в ужасе отводит взгляд. — Он ждет нас только через полчаса! Думаешь, он каждое утро приходит пораньше и примеряет…

— Мама!

— Боже, я…

— Мама! — Я беру ее за плечи. — Я же шучу!

Я подталкиваю ее поближе, и теперь ей видно, что мужчина на самом деле стоит, наклонившись вперед, за безголовым манекеном, и. таким образом, создается иллюзия, что его голова приставлена к телу Жизель Банхен.[50]

Мама испускает громкий вздох облегчения и хихикает:

— Твой дед всегда говорил, что Люка знает толк в женской одежде…

Мы подходим к двери, мужчина поднимает голову от манекена, и мы впервые видим его бородку — ни один трансвестит не завел бы себе такую. Мама задорно машет ему рукой, мужчина вежливо кивает в ответ, но выражения лица не разобрать. Я-то ожидала, что ему будет под пятьдесят, но на деле я бы не дала ему больше тридцати пяти — ну, разве что все, что рассказывают об омолаживающем действии оливкового масла, правда. Кроме того, он нетипично высок для этой местности — метр восемьдесят, не меньше — и с ног до головы одет в черное. Не знаю, в моде ли тут дело, в трауре или в удобном сочетании того и другого, но выглядит он потрясающе.

— Вылитый Зорро, — тихо говорит мама, пока он открывает дверь.

— Синьора Риз, — говорит мужчина, обращаясь к маме, — мне очень жаль, что ваш отец покинул нас.

Его слова на мгновение ошеломили маму, но она быстро собралась с мыслями, поблагодарила его и объявила:

— Я знаю, для вас это тоже большая потеря.

— Ах… — Мужчина вздрагивает, как от боли. — Этот человек дал мне шанс, когда все от меня отвернулись. Он дал мне новую жизнь…

Я на секунду забываю, что все это происходит на самом деле, — мне кажется, будто я смотрю шоу Опры Уинфри и сейчас кто-то раскроет перед зрителями душу. Ну, знаете, как это бывает: оператор дает крупный план, и лицо исповедующегося занимает весь экран. Не в первый раз я волнуюсь за незнакомого человека, но сейчас к этому чувству примешивается что-то еще, какое-то странное влечение… Связано ли это с тем фактом, что Люка отчаянно красив? У него гладкая кожа цвета сепии и глаза, которые хочется рассматривать в лупу ювелира — льдисто-голубые с темно-синими прожилками. Когда он смотрит на меня, меня охватывает непонятная тревога и пол слегка уходит из-под ног.

— Вы — Ким, — просто говорит Люка и широко улыбается.

Меня хватает только на еле слышное «привет» и слабое рукопожатие.

— К сожалению, Ким никогда не видела моего отца, своего деда, — замечает мама и обнимает меня за талию, чтобы я тверже стояла на ногах.

— Мне кажется, в ее характере есть что-то от него, — предполагает Люка, позволяя мне еще раз полюбоваться его глазами.

Я хмурюсь. Какая странная фраза… Если, конечно, Винченцо не был глухонемым тупицей. Я пока что ровным счетом не проявила никакого характера.