Я люблю Будду - [31]

разумеется, это было неприемлемо, это был анти-кармический ход в энной степени, и хотя доказать что-либо было трудно — нет, практически невозможно, — ХИЁКО все-таки уловила опасность внутренним радаром, а поскольку параноидальные фантазии Предводительницы имели большую силу, чем нормальные мысли нормального человека, стало как-то даже и не важно, насколько ее подозрения обоснованы и обоснованы ли вообще, возбуждающей магии воображения было достаточно для ХИЁКО, чтобы начать действовать, ее абсолютная уверенность в своей правоте — когда человек не просто не допускает мысли о том, что может ошибаться, а вообще не понимает, что это такое, — пожалуй, вот наиболее близкое к истине объяснение, почему ей удалось создать (и разрушить) столько всего за такое короткое время, во всяком случае, с моей точки зрения, но не будем отвлекаться. ХИЁКО распорядилась так: за анжеликой надо присматривать, пока она не решит, что с ней делать, а что-то делать, конечно же, нужно.

бренди сидела, склонившись над шестиугольным зеркальцем в лакированной красной рамке, как наркоманка, пристрастившаяся к кокаину, только она ничего не нюхала, сейчас она обрабатывала глаза, а не ноздри, она выпрямилась, глядя на ХИЁКО — на своего кумира, образец для подражания — одним карим глазом (цвет промокшей земли) и одним зеркально-синим (цвет крови, лишившейся кислорода).

— а, может, ее убрать? ну, убить? ‹мысль хорошая, да. но ее наверняка охраняют… ну, на кого она там работает.›

бренди снова склонилась над зеркальцем и вставила линзу во второй глаз, потом взглянула на ХИЁКО уже двумя одинаковыми глазами: матово-синими, как форма команды обеспечения личной безопасности.

— ух ты. эти их новые штуки… это действительно что-то с чем-то! “стереоизображение с эффектом наледи*. — ХИЁКО отражалась в удвоенном изображении, в приглушенных синих тонах, круглые линзы с увеличивающим эффектом заключали ее лицо в рамку, наподобие телеэкрана, так что получалась очень изысканная и властная говорящая голова. ‹лучше побережем силы и средства для Большого шага, значимость смерти — в количестве, потому что есть вещи, которые определяются, прежде всего, по количеству: рейтинги, голоса в голосовании, продолжительность жизни, и смерть.›

Глава 53

ХИЁКО:

я не хочу быть звездой СМИ, я не найду в этом удовлетворения, те хочу будить в публике зависть — есть чувства более сильные, у меня есть знакомые, которые не участвуют в лесбийских шоу в грип-барах роппонги. они актрисы, и меня это смешит, они отказываются от собственной индивидуальности и играют кого-то другого, извращают самую свою суть, лишь бы их имена получили известность. но это ложная слава — возвеличенное блядство, когда людям платят за то, что они превращают себя в обыкновенную тару, емкости для заполнения.

те из моих знакомых, кто не сверкает сосками перед носом конторских служащих и не предлагает свои ягодицы в качестве пышной пикантной закуски, работают фотомоделями, немые создания, неприступные — но не как крепость, а как большие куски пластмассы, слишком легкие, чтобы их использовать в качестве пресс-папье, и слишком громоздкие, чтобы подпирать ими дверь, в выходные они бездельничают, в рабочие дни — бездельничают еще больше.

Глава 54

хавьер несколько раз выговаривал тиффани за то. что она слишком внимательно смотрит эротик-шоу.

— клиенты могут подумать, что ты лесбиянка, или просто малахольная, да. у нас тут не лесбийский бар, вакару?

на самом деле, это его раздражало, раздражало ужасно — как та половая инфекция, от которой воспалился весь член, в тот вечер, когда новенькая девочка из швеции в первый раз вышла на работу, что эта наглая маленькая всезнайка с тугой ладной попкой потакает своим извращенным инстинктам в рабочее время, которое на то и рабочее, чтобы работать, а не развлекаться, он очень гордился собой — на мой взгляд, совершенно необоснованно, — что у него в баре работают такие замечательные танцовщицы, при том, что он не имел ни малейшего отношения ни к хореографии, ни к художественной постановке номеров, но зато он проявил себя гениальным организатором: нанял всех пятерых из одной страны (франции), чтобы они могли общаться друг с другом (на французском), подбрасывал им кокаин небольшими порциями, когда они выглядели не совсем гэнки, и устроил аборт для эмили, то есть, нашел ей врача (чтобы сэкономить деньги, он привлек к этому делу одного своего приятеля), хавьер был уверен, что они — его собственность; а странная смесь жадности и неуемного великодушия позволяла ему делить их с клиентами шесть вечеров в неделю.

больше всего тиффани нравилась самая смуглая девочка с мелкими твердыми грудками, про себя она называла ее “мавританкой”, она так и не потрудилась узнать, как зовут этих танцовщиц — какие у них настоящие имена или хотя бы сценические псевдонимы, — поскольку заранее была уверена, что это личности скучные и совершенно не интересные, и к тому же, они держались своей компанией, никогда не приятельствовали с хостесс и не предпринимали никаких попыток к сближению, похоже, они считали себя выше хостесс, чего тиффани откровенно не понимала, лично мне кажется, что они рассуждали примерно так: они — актрисы, и их голые сиськи и попки воспринимаются только в контексте сцены, в то время как хостесс, неумелые девочки, хлопающие глазами, не играющие для публики, а на свой лад ублажающие клиентов, были если не шлюхами, то уж точно — шлюхами наполовину, я так и не выяснила, кто зарабатывал больше, танцовщицы работали по контракту; им давали квартиру и оплачивали медицинскую страховку, и вообще они были более защищены, хостесс могли уволить в любой момент, и им всем платили по-разному, такие, как тиффани или анжелика, зарабатывали чуть ли не в два раза больше, чем обычные девушки, и даже тиффани ни разу не видела никого из танцовщиц вне сцены, хотя нет, однажды она случайно встретила на улице самую низенькую — которую мысленно называла “короткие ножки, большая жопа”, — та шла по омотэ-сандо с ребенком в коляске и с мужем, это было огромным разочарованием, если не сказать больше.