Я, которой не было - [29]

— Спокойной ночи, — говорит Анна, но я не отвечаю даже кивком головы. Я занята другим. Мари стоит на перроне в Эребру и ждет стокгольмского поезда, сунув руки в карманы куртки, вид у нее угрюмый. Ей кажется, я слишком много думаю о Сверкере, она желает сама сортировать воспоминания, выбирая, что оставить, а что выкинуть. Королева забвения. Королева, имеющая все основания забыть.

Но едва она отгоняет прочь мысль о Сверкере, как ее охватывает внезапный страх, и она принимается уговаривать себя, что это и смешно, и глупо. Освобождение — настоящее, вполне законное. Ее не объявили в розыск. За ней не гонится машина с полицейским нарядом. У нее полное право стоять на этом перроне и ждать стокгольмского поезда. Поэтому Мари нетерпеливо притоптывает, словно у нее зябнут ноги, хотя осеннее солнце еще пригревает. Она свободна. И знает это. Ее выпустили.

Озираясь, она пытается убедить себя, будто уже привыкла к тому, что мир вокруг выглядит иначе. Шесть лет не срок. Тетка, стоящая в нескольких метрах от нее, выглядит примерно так же, как выглядела, вероятно, шесть лет тому назад, может, тогда она весила на несколько кило меньше, но второй подбородок уже имелся, и даже если ее серое пальто совсем новое, то шесть лет назад у нее наверняка тоже было пальто серого цвета. Женщина, спиной почувствовав взгляд, оборачивается. Глаза Мари бегают туда-сюда, наконец она вымучивает легкую улыбку. И получает в ответ такую же, потом женщина снова поворачивается к ней спиной. Голос шуршит в репродукторе. Прибывает поезд на Стокгольм.

Заняв свое место в купе и закрыв глаза, она пытается спорить со мной. Это ты забываешь самое главное, говорит она. Разве ты не помнишь письма в ящике его стола? Фотографии под пластиковой подложкой на письменном столе? А все мейлы к и от бесчисленных дур из рекламной тусовки? А не помнишь ли ты Серенькую — тощую шестнадцатилетку во Владисте, что, дрожа, сидела в полиции, когда мы туда пришли? Помнишь, как с ней обращались полицейские, а она терпела, как она сидела там, с исколотыми руками и пустым взглядом? Ты думаешь, ее взгляд был не таким пустым, когда Сверкер покупал ее?

Я не отвечаю. Только открываю глаза и пялюсь во мрак. Теперь ей до меня не добраться. Я никогда не позволяю ей добраться до меня, если она пытается обосновывать свою правоту — вот как теперь.

возможное воспоминание

Анна возвращается к себе в библиотеку. Альбом по-прежнему лежит на столе, она берет его и кладет на колени, но не открывает. Незачем. Она и так погружается в глубь времени. В каждом новом воспоминании таится еще одно.

По крайней мере, я узнала об этом первая, думает она. Но не хочет опять признаваться себе, что это было одно лишь совпадение. Или два.

Первым совпадением было, что кто-то из консульских случайно вспомнил: Пер и Анна знают МэриМари. И этот кто-то набрал номер Пера, едва пробежав глазами сообщение из Владисты.

Вторым стало то, что Пер в этот момент совершенно случайно оказался на месте. Вообще-то он должен был лететь в Нью-Йорк, но по какой-то причине отложил поездку на несколько дней. И тут же позвонил Анне.

И вот годы отхлынули назад. Анна едет в такси в сторону «Глобен-арены» и редакции «Афтонбладет» с вестью, что навсегда расщепит время на «до» и «после».

Я узнала об этом первая, ликует она. Этого у меня никто не отнимет.

Но не ей суждено подняться в самолет. Не ее встретит в аэропорту черный посольский лимузин. Не ей придется отправиться домой самолетом медицинской службы. Все это выпало МэриМари.

— Смени дискету, — командует она сама себе вслух. — Смени дискету!

Сверкер сам и научил ее менять дискеты. Ничего сложного. Просто вынимаешь из головы одну реальность и вставляешь другую. Он стоял перед зеркалом, завязывая галстук, когда сказал это, — сама она лежала, раскинувшись на постели у него за спиной, словно обнаженная Олимпия. Щурилась и улыбалась, стараясь скрыть раздражение, зудящее под кожей.

— Как тебе удается лгать? — не выдержала она.

Он улыбнулся собственному отражению.

— Я никогда не лгу.

— А как ты все это объясняешь МэриМари?

Он ухмыльнулся.

— А я и не объясняю. Я просто меняю дискету.

— Как это?

— У меня для тебя одна дискета, для МэриМари — другая. Когда у меня в голове Аннина дискета, я просто не помню МэриМари…

— А когда там стоит дискета МэриМари, не помнишь меня…

— В общем, да.

Он потянулся за пиджаком, аккуратно висящим на плечиках. Ее собственная одежда была разбросана по всей комнате — бюстгальтер на полу, колготки на абажуре, скомканная юбка валялась в кресле. Это было приятно — вызывало ощущение хоть какой-то собственной значимости. Анна перевернулась, улеглась на живот и украдкой глянула на ложбинку между своими белыми грудями, потом приподняла зад и чуть им вильнула. Он понял приглашение, но в ответ лишь пошлепал ее по окорокам, проходя мимо, чтобы взять бумажник со стола.

— Ты разве не заедешь к маме?

Она улыбнулась, не разжимая губ.

— Только вечером.

Он сунул бумажник во внутренний карман.

— Ладно. Тогда — увидимся на Новый год, а может, и раньше.

Она села на кровати, скрестив руки поверх грудей, чтобы он не увидел и не запомнил, что они отвислые. Набралась духу и спросила: