Я из тех, кто вернулся - [52]

Осторожно двинулись вперед, стараясь ступать в такт друг другу. Левой, правой…

Лаптев выталкивал ноги, выгибался. Шипел сквозь зубы:

– Га-ады… Убью…

– Благодарный парень, – Булочка двинул рассеченной бровью.

– Ничего, оклемается, – отозвался Шульгин, – полежит в полку на чистых простынях, спрячет под подушку кусок хлеба, книжку почитает про любовь… Отойдет.

Шульгин еще не знал, что Лаптев уже никогда не сумеет ни читать, ни писать. Что его мозг от нечеловеческого перенапряжения навсегда утратил нормальные функции, и даже на материнские письма, которые он будет получать из родной деревни, придется отвечать ему, замполиту стрелковой роты. Уставший мозг Лаптева свернул на замкнутый круг пустых иллюзий…

Через два часа над одним из выступов горной тропы завис вертолет. Летчик не мог посадить машину на крохотный каменный пятачок, сильный ветер сносил ее в ущелье. И тогда летчик сделал то, что вошло в историю воздухоплавания этой необъявленной войны. Он зацепился передним колесом за кряжистый каменный валун, подал машину назад и удержал ее, трясущуюся под порывами ветра крупной зябкой дрожью, на одном месте. Гудящая стрекоза приклеилась к камню, будто насаженная на крючок. Связанного Лаптева забросили в открытую дверь зависшей машины. Кинули вслед вещмешок, бронежилет, оружие. Подсадили сопровождающего, тоже истощенного уставшего паренька, тут же уснувшего на дрожащем днище вертолета.

С лязгом хлопнула дверь. Вертолет готов был уже дать крен в сторону крутого обрыва, как вдруг резко подался в сторону люк, и из вертолетного чрева стремительно выпрыгнул летчик в чистом сером комбинезоне. Он подбежал к Шульгину и порывисто обнял его, по-медвежьи сграбастав крепкими руками.

Смущенный Шульгин узнал в нем одного из уцелевших пилотов, с которыми он недавно горел в падающей машине.

– Ну, брат, хорошо, что встретились, – закричал летчик, стараясь покрыть рев гудящих двигателей. – Просто здорово. А я отказался в профилакторий ехать. Отправляли медики. Да неудобно как-то уходить с поля боя. За битых – двух небитых дают. Вот летаю… – Он неопределенно махнул рукой в сторону облаков. – Я твою девушку видел… Ту, которая тебя тогда провожала на взлетной полосе. Письмо нам передавала. Краса-авица, – летчик вскинул брови. – Сейчас к ней один хлюст пристраивается. Видел его в аэропорту. Говорят, генеральский любимчик из штаба. Так, может, это… Может, ему морду набить?

Из кабины летчику энергично замахали рукой, и он огорченно глянул на дрожащий салон вертолета.

– Ну, так как? Наладить ему фонарь под глазом? – крикнул он.

Но Шульгин сердито покачал головой.

– Сам разберусь, – ответил он тихо и легонько подтолкнул летчика к вертолету. – Давайте, летите да не падайте больше… Никогда не падайте…

Винтокрылая машина резко отвалила в сторону от скал, ухнула вниз в пропасть. Медленно, нехотя развернулась она из глубокого виража и начала с трудом всплывать вверх из зловещего ущелья. Серебристая птица медленно вылетала из каменной пятерни.

Крайне рискованной была эта посадка. С ближних хребтов можно было добросить до вертолета палкой. Просто чудом не оказалось поблизости душманов, которые могли бы сбить уязвимую машину одной очередью.

Богунов помахал вертолету рукой:

– Эх, порожняком прилетела птица Симург. А могли бы захватить мешочек с консервами… Не развалилась бы.

– Откуда им знать про нашу голодуху, – Матиевский сплюнул. – Это не их забота… Это забота тыловиков. А тем, конечно, недосуг. У них есть задачи поважнее. Наверное, протирают сейчас фланелькой свои ордена.

– Точно, – рявкнул Богунов, – а в орденах отражаются сытые рожи.

35

– Ну, что, господин прапорщик, кажется, опять проспали, – Кошевский приподнялся с мятой кровати, пошарил по столу в поисках сигарет.

Зазвенели опрокинутые кружки, посыпались на пол окурки.

– Точно говорят, не ищите вчерашний день, – капитан бросил пустую пачку на пол. – Кажется, у нас все кончилось… Ни курить, ни пить…

– Я сбегаю, – услужливо кивнул прапорщик, – мухой слетаю, товарищ капитан. Говорят же, водки не бывает много… Только мало или слишком мало…

– Ну-у, нет, – сказал Кошевский нетвердым голосом, – хватит водки, я с утра не пью…

– Да кто ж пьет, – хихикнул прапорщик. – Мы ж только лечимся…

Кошевский потер виски обеими руками.

– Сколько же дней они без еды?..

– Кто ж они?

– Кто-кто?.. Дед Пихто?

– А-ах, эти? – прапорщик ухмыльнулся. – Да уже три дня одну траву щиплют из-под снега…

– Странно, – Кошевский поднял мутный взгляд, – очень странно… Как же они еще не передохли?

– Такой народ, – усмехнулся прапорщик, – живучий… Я вам по секрету скажу. Вообще-то им полагается паек для горных условий. Усиленное питание. Коробочки такие из картона. А в них, е-мое… чего только нет! И сгущенное молоко, и сухофрукты, и овощные консервы. Даже сухой спирт есть, чаю подогреть. Но только во-от им… – Прапорщик показал толстую фигу. – Во-от им усиленное питание, голодранцам… Здесь тоже деловых людей хватает. – Выпятил грудь. – Умеем считать, что надо… Умеем списывать… Нолики добавлять… Эти лохмотники и на простом пайке побегают, как кенгуру. Между прочим… – Хвастливо качнул плечом. – За восемь дней операции знаете какая эк-кономия… И выпить хватит, и закусить… А кое-кто купит себе дубленочку на файзабадском рынке. Во как…