Я — из контрразведки - [43]

— Что?! — приподнялся Рюн. Выражение его лица менялось на глазах. Вначале ошеломленное, потом растерянное, когда же он увидел дуло браунинга, стало ясно, что Рюн едва сдерживает панический ужас.

— За насилие над неповинными людьми, — сказала Зинаида Павловна, — вы приговорены к смерти.

— Нет, — одними губами прошептал Рюн. — Н–н–ет! — На одной нескончаемой ноте завопил он и в то же мгновение негромко хлопнул выстрел, второй, третий…

Рюн поперхнулся, осел, по подушке поползла вязкая струйка крови и тут же впиталась в белый батист наволочки. Зинаида Павловна спрятала пистолет и вышла из комнаты.

— А стоило ли? — с упреком спросил Марин. — Огромный риск.

— Каждый негодяй должен получить возмездие, — жестко возразила Лохвицкая. — А этот — тем более!

Вышли на улицу. Шофер продолжал посапывать во сне. Несколько мгновений Марин раздумывал, потом подошел к шоферу и точно рассчитанным движением сдавил пальцами его шею с двух сторон, под ушами. Выволок из машины, втащил в подъезд, взвалил на плечи и бегом поднялся на второй этаж. Здесь он вошел в квартиру, положил шофера на коврик в прихожей и аккуратно притворил за собой дверь. Он знал: раньше, чем через 20—30 минут, парень вряд ли очнется. Зинаида Павловна уже сидела в автомобиле. Марин включил зажигание и нажал акселератор. Впереди был Севастополь, штаб Врангеля. Впереди было главное…

Примерно через два часа после этих событий в кабинет Дзержинского вошел начальник оперативного отдела Артузов. В руке он держал бланк телеграммы и с трудом сдерживал волнение.

— Вот. Я только что получил это. Читайте… — сказал он с усилием.

— «Рюн убит агентом врангелевской контрразведки Лохвицкой, — вслух прочитал Дзержинский. — Зотов».

Дзержинский положил телеграмму на стол:

— Вы чем–то взволнованы, Артур Христианович?

— Я не совсем понимаю, что же, собственно, произошло?

— По–моему, ничего особенного. Просто Марин выполнил первую часть своего задания. Вы не согласны? — Дзержинский едва заметно улыбнулся.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. У ВРАНГЕЛЯ

Третий день они жили на окраине поселка, в доме связника врангелевской контрразведки. Лохвицкая знала к нему пароль. Во двор выходили только глубокой ночью, подышать. В погребе было холодно и смрадно. От тяжелого запаха гнили Лохвицкую постоянно подташнивало. Хозяин два раза в день приносил еду и подмигивал по очереди: сначала Марину, потом Зинаиде Павловне. Каждый раз он произносил одни и те же слова: «Этой ночью». По его сведениям, части генерала Слащева на этом участке фронта должны были с минуты на минуту перейти в наступление, и вот третья ночь заканчивалась, а белых все не было. Марин начал нервничать:

— Вы уверены в этом типе?

— Вполне. Он оказал нам серьезные услуги и участвовал в расстрелах.

— Может быть, попытаемся перейти линию фронта самостоятельно?

— А если попадем под обстрел? Пройти на стыке красных, точно выйти к нашим — здесь одних глаз и чутья мало, Владимир Александрович…

Он и сам понимал, да, мало. Но сидеть вот так, сложа руки, было не в его правилах. Он все время искал выхода, искал и не находил. Под утро отчаянно заскрипела входная дверь. Хозяин нарочно держал ее несмазанной, чтобы никто не мог тихо войти и застать врасплох. Марин и Лохвицкая услышали топот сапог, судя по всему, в горницу ввалилось человека четыре.

— Ваше благородие, — радостно завопил хозяин. — Вот уж не ждали. То есть ждали… да вы тихо, без выстрела. Вымели краснюков?

Марин прижался к щели в полу и сделал знак Лохвицкой не двигаться. Он увидел в необычном ракурсе, резко снизу, офицера и двух унтеров.

— Вымели, вымели, — небрежно отмахнулся офицер, — у тебя тут, сказывают… посторонние скрываются.

Марин увидел, как удивленно расширились глаза Зинаиды Павловны, и вдруг сообразил, что наверху совсем не белые.

— Посторонние? — переспросил хозяин. — Да нет, вашбродь, с чего вы взяли?

— А с того! — обозленно выкрикнул человек в офицерской форме. — Сведения у нас, вот что. Давай, Митин, по–хорошему, а не то…

Марин вынул из–за пазухи маузер. Он им обзавелся всего лишь два дня назад: выиграл в поезде в карты у какого–то проезжего блатного гастролера. Лохвицкая достала свой браунинг.

— У меня никого нет, — мертвым голосом сказал Митин, и офицер приказал:

— Лепцов, осмотреть!

Марин взял Зинаиду Павловну за руку, отвел в глубь погреба, к бочкам с соленой капустой, и потом вернулся к люку и встал за лестницей. Некоторое время по дому разносился топот, потом сквозь щель в крышке люка ярко вспыхнула керосиновая лампа, и люк откинулся. По лестнице начал спускаться человек в обыкновенном солдатском обмундировании, с винтовкой в правой руке и керосиновой лампой — в левой. Марин увидел его погон: три лычки — унтер–офицер… Спустившись совсем, унтер прибавил огня и на вытянутой руке повел лампу по кругу. Он щурил глаза, и Марин понял, что видит он плохо, вернее, совсем ничего не видит. Вот он повернулся к лестнице. Марина он пока не замечал, зато Марин рассмотрел нечто, окончательно подтвердившее его догадку: на фуражке унтера поблескивала новенькая кокарда, а под ней, и это хорошо было видно, лучиками расходились по околышу фуражки невыгоревшие участки сукна, образовывая пятиконечную звезду. И Марин понял: кто–то из местных жителей сообщил о посторонних в ближайшую воинскую часть Красной Армии, и там, подозревая Митина, решили вывести его на чистую воду с помощью несложного маскарада, да и ошиблись. Вероятно, Митин был сметлив и наблюдателен, и простонародное «сказывают» в устах офицера поразило его и заставило быть настороже. Все эти мысли промелькнули в голове Марина в сотую долю секунды. Он ощутил мгновенно, всеми порами кожи: сейчас «унтер» увидит его. Тогда — конец. Их разделяла лестница. Марин не мог нанести удара. Стрелять? Перед ним был свой…