Я, инквизитор. Башни до неба. - [16]

Я вздохнул, поскольку, видимо, мне светила поездка к дому Неймана, а в городе царила такая погода, что человек охотнее всего сидел бы в подвале. И чтобы его при этом ещё и поливали водой. Мне не нравилась сама мысль о выходе на раскалённые солнцем, душные и вонючие улицы. Но что ж, похоже, у меня не было иного выхода...

На пороге трактира я наткнулся на разъярённого Легхорна. Он истекал потом (но, впрочем, кто в Лахштейне не был потным в те дни?), с опухшим, красным лицом и распахнутой на груди рубашкой.

– Куда подевался этот ваш товарищ, холера его забери?

– Добрый день, господин Легхорн, – ответил я мягко. Он посмотрел на меня и раскис.

– Добрый день, добрый день, – буркнул он. – Вы не знаете, где найти этого пьянчугу?

– А он не при дворе?

– Если бы он там был, то я бы его не искал! Ещё один гений нашёлся! – Гнев быстро придал дворянину сил.

– Не думаю, что я вижусь с мастером Кнотте чаще, чем вы, а кроме того, он не имеет привычки отчитываться передо мной о своих планах, – сказал я спокойно. Спокойно, ибо, как видно, мастер Альберт уже эффективно приучил меня к человеческой грубости.

– Святой Пётр Окровавленный, где мне искать этого бродягу?!

Не скажу, что именование Кнотте пьянчугой и бродягой не звучало как музыка для моих ушей, но я должен был соблюсти приличия.

– Вы говорите о мастере Инквизиториума, господин Легхорн, – Сказал я с негодованием. – И прошу вас проявить уважение.

– Уважение нужно заслужить, – Поморщился он. – А вы куда направляетесь? Если мне можно узнать... – добавил он чуть погодя немного вежливей.

Я рассказал ему о прикреплённом к камню сообщении. Он пожал плечами.

– Пустая трата времени.

– И я так думаю, – вздохнул я.

– А может, ваш руководитель получил такой же донос, а? Может, он отправился к дому Неймана и ничего вам об этом не сказал?

Хм... Я полагал, что Кнотте скорее поступил бы наоборот и отправил туда меня, потому что сам он вряд ли захотел бы утруждаться и проверять правдивость доноса. Но... Кто его знает...?

– Почём мне знать? – Я взглянул на чистое, ясное небо. – От этой жары я уже не в состоянии думать, – пожаловался я, прежде чем успел прикусить язык.

– Как и все мы, – утешил он меня. – Ладно, я пойду с вами, а потом приглашу вас на бокал холодного вина.

– О, как мило с вашей стороны, – я был рад, что у меня будет товарищ по несчастью, тем более, что он сам это предложил.

***

В сенях дома Неймана по-прежнему воняло мочой, но в этот раз запах, казалось, раздирал ноздри и спирал дыхание в лёгких. Я заметил, что Легхорн быстро вытащил из кармана носовой платок и прижал его к носу. У меня, правда, платка не было, но я вместо этого старался дышать ртом.

Дверь в квартиру художника была заперта, но я не собирался ждать, когда Нейман или его невеста захотят вернуться. Я сильно пнул её, вымещая свою злость, проистекающую из того факта, что я должен бродить по вонючим норам вместо того, чтобы лежать себе спокойно в своей постели, или, ещё лучше, полёживать в бочке, полной холодной воды.

Мастерская выглядела почти так же жалко, как я её запомнил со времени первого визита. Даже в стоящей на столе вазе гнили очередные фрукты, а вокруг распространялся запах скисшего вина. Единственным отличием было то, что диван под стеной оставалась пустым. На этот раз на нём лежала не невеста Неймана, а только клубок изрядно замусоленного постельного белья.

– Вам не кажется, что стоило прийти сюда со стражниками? – Прошептал Легхорн, и я заметил, что он нервно озирает тёмные углы помещения.

– В конце концов, вы ведь со мной, господин Легхорн, – сказал я подбадривающим тоном. – И верю, что вы не для парада носите этот меч.

У моего спутника действительно качалось у бедра нечто, выглядящее скорее как длинный нож, чем как меч, ибо наше дворянство справедливо признало, что ношение тяжёлого оружия, отбивающего голени, весьма неудобно, и удовольствовалось коротким, доходящим до середины бедра, оружием. И то главным образом для того, чтобы похвастаться вышитыми золотой нитью ножнами или парадными рукоятями, украшенными драгоценными камнями.

– Ну конечно. – Легхорн расправил плечи и важно положил руку на крестовину рукояти.

Я мысленно вздохнул. Если бы мне пришлось положиться на него в случае боя с Мясником, с тем же успехом я мог бы повернуться спиной и закрыть глаза. К счастью, у меня в запасе было кое-что получше любого оружия, а именно мешочек с шерскеном. Шерскен – это чрезвычайно изобретательно составленный порошок. Брошенный человеку в лицо он сразу лишает его зрения и вызывает столь неуёмный зуд, что только люди, наделённые необычайно сильной волей, способны удержаться и не тереть глаза. А те, кто не удержался, втирают шерскен ещё глубже и, случается, теряют зрение раз и навсегда. Это зелье также служило в крошечных дозах как лекарство, а в больших - как почти моментально действующий яд. Человеку, пойманному с шерскеном в кармане, грозил, по меньшей мере, допрос с пристрастием, а чаще всего его просто вешали (конечно, человека, а не мешочек) на ближайшем дереве. Как легко догадаться, подобные процедуры не касались инквизиторов. Так или иначе, Мясник мог оказаться очень сильным человеком, но шерскен даже тогда превратит его в скулящего щенка... Ну и, кроме того, на крайний случай я носил за пазухой острый кинжал из испанской стали, которым был обучен довольно ловко пользоваться.