Я или Человек Без Тела - [6]

"Темнишь ты что-то"

- Ха!

И Человек Без Тела исчез.

А я проснулся.

2.

Потолок моей спальни был исчерчен красными и черными полосами.

Полосы на нем возникли оттого, что лучи утреннего солнца косо пробивались через модерновые жалюзи на окнах с чередующимися полупрозрачными красными и непроницаемо черными вертикальными пластиковыми планками. Правда, эти полосы не были такими яркими, как в моем сне.

В моем сне?

Так это был всего лишь сон?

Я редко видел сны, а когда все же видел, то никогда не мог вспомнить того, что секунду назад рисовалось в моем сознании, бодрствующем и скучающем от безделья сознании спящего человека.

/Этот /сон я помнил до самых мельчайших подробностей.

Я встал и пошел в ванную комнату, надеясь, что мой непонятный и совсем не приятный сон бесследно исчезнет после душа, смоется вместе с ночным потом. В ванной я взглянул в зеркало, увидел свое отражение, и оно мне сильно не понравилось. Что-то было в глазах.

Что-то не так было в глазах. В них не было той самой уверенности в собственных силах и убежденности в своей правоте, которые сразу же замечали все, с кем мне приходилось контактировать. Замечали и, если эти люди стояли выше меня на ступеньках иерархической пирамиды, то сразу же начинали мне верить и доверять то, что не доверили бы кому-то другому, который стоял рядом со мной, на том же самом уровне. Эти люди, я имею в виду тех, кто принимает решения, выделяли меня из массы других бизнесменов. Естественно, предварительно изучив мое досье. А те, что стояли ниже меня на ступенях той же самой пирамиды, они мне тоже верили и охотно подчинялись, потому что чувствовали и понимали: Николай Петрович Якушев - это тот, за кого надо держаться, за кем надо идти, авось и нам что-то обломится. И обламывалось. Некоторым очень даже не слабо обламывалось. Кое-кто меня даже любил, кое для кого я был почти богом. Правда, я подозреваю, что богом я был для них временным, не тем, кому молятся всю жизнь, и их любовь ко мне была не вполне искренней.

В общем-то, я их тоже не особенно любил. И не только их, но и тех, кто стоял на верхних ступенях. Просто максимально использовал их потенциал, при этом, не забывая регулярно выплачивать - кому оклады через кассу и премии в пакетах из личного сейфа, а кому бонусы и гонорары в пластмассовых или даже кожаных кейсах. Конверты шли вниз, кейсы - наверх. Все были довольны.

Я принял сначала теплый душ, потом горячий, а потом резко - холодный. Растираясь жестким полотенцем (я специально приобрел такое, жесткое), я снова взглянул в зеркало. Выглядел я намного лучше, чем до того, как залез под душ, уверенность во взгляде вернулась. Я критически осмотрел свое тело и, в общем-то, остался доволен. Для сорока четырех я выглядел совсем даже неплохо. Все-таки занятия спортом в юные годы и тот образ жизни, которому я следовал всю остальную, взрослую, жизнь, играют свою роль.

Я напряг мышцы и втянул и без того впалый живот. Аполлон!

Бельведерский!

Брился я обычно перед сном (тоже нормальная привычка, женщинам нравится), но, потрогав отросшую за ночь щетину, решил побриться еще раз. Побрившись, смыл остатки пены холодной водой, вытерся, нанес на лицо крем после бритья и, приблизившись к зеркалу, массируя лицо, внимательно осмотрел каждую морщинку. Они были. А куда без них? Не мальчик, чай! Я оттянул нижние веки, высунул язык и констатировал, что никаких признаков скрытых заболеваний у меня нет. Правда, я не врач, но розовый язык, румянец на щеках и отсутствие желтизны на белках глаз успокаивали. Мой ночной посетитель сегодняшнего сна предсказывал мне скорую смерть. Бред! Лет тридцать я еще проживу.

Как минимум! А может быть, и больше. В моей семье все ее члены по мужской линии были долгожителями. Дед в девяносто семь ушел. Прадед, дед рассказывал, только на восьмом десятке в пятый раз женился, а помер, когда ему за сотню перевалило. Отцу моему уже семьдесят шесть, а на его еще девушки заглядываются. Отец, Петр Иванович, мужик импозантный - борода и голова не седые, с проседью. Глаза черные, как угли, за семьдесят шесть лет не выцвели. У меня глаза светло-карие, а у него черные. Трубку курит. У него их целая коллекция. Бегает трусцой по утрам, на рыбалку на водохранилище ходит, сам машину водит. Правда, автомобилем он редко пользуется, все больше ножками. Белая десятка, которую я подарил ему шесть лет назад на семидесятилетие, взамен старого "Москвича" стоит в гараже, как новенькая.

- А куда мне на ней ездить-то? - говорит отец. - До водохранилища двадцать минут ходу, на рыбалку я и пешком схожу. Магазины тоже все рядом, да и ты молодец, не забываешь старика, продукты подбрасываешь… Была бы Альбина жива, мы бы съездили с ней куда-нибудь. За грибами хоть.

Альбина - это мама. Она умерла четыре года назад, в эту пятницу годовщина, отец вчера звонил, напоминал. Ей тогда только-только семьдесят исполнилось. Сердце прихватило, до телефона мама добраться не смогла. Отец на рыбалке был, а я в Питере с финнами контракт подписывал. Некому было неотложку вызвать. Отец винил себя за то, что его в ту минуту рядом с мамой не оказалось. А я себя. Хотя, если бы я и не поехал тогда в Питер, разве бы изменилось что? Жили мы уже тогда не вместе, да и случился приступ в двенадцать дня. Я в это время либо в офисе, либо в цехах нахожусь. Все равно я не смог бы ничего сделать. Разве что случай помог бы…