Я иду тебя искать - [34]

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что если мы не горевали, значит, не по кому было горевать. И не по чему. А Женя… Она смешная. Нелепая.

Не думаю, что определение «смешная» подходит нашей Жене, но это так, к слову. Алена между тем продолжала:

— Я думаю, Он правда был отцом ее ребенка. Так что не переживай. Ладно, дружок?

— Ладно… дружок, — сказал я.

А что я мог еще сказать?

Мы еще помолчали.

— Послушай, — вдруг сказала Алена. — Я хочу… В общем, если бы ты сейчас ко мне заехал, я была бы рада.

Она меня ошеломила. Алена вообще редко звала к себе домой. Не любила вторжений на свою территорию, говорила, что чужие люди разрушают ауру дома. Но это все ерунда. Дело же не в том, что она не любила звать гостей, а тут вдруг ни с того ни с сего взяла и позвала. Дело в том, что она МЕНЯ позвала. Одного. Дело в том, что по каким-то причинам ей этого захотелось. Я был ей нужен. Сегодня. Сейчас. И на ночь глядя. Я вскочил, заметался по квартире, схватил ключи от машины, бросил, схватил опять, выбежал из дома, забыл захлопнуть дверь, вернулся, посмотрел в зеркало, бегом спустился с лестницы, споткнулся, чуть не упал, подумал, что надо бы купить цветы, тут же забыл об этом и наконец выехал со двора, чуть не врезавшись в дерево и бестолково озираясь по сторонам. «Ни о чем не думай, а то фиг доедешь!» — приказал я себе. Но одно дело — приказать, а другое — послушаться. В моей голове скакали чертики. Кувыркались как сумасшедшие. Корчили рожи. Дрыгали копытцами. Показывали рожки.

— Эй, там, потише! — громко крикнул я им и открыл окно, чтобы ночной ветер выдул чертовщину из моей башки. Сразу стало холодно. Меня пробил озноб, и я мгновенно отрезвел. «А ты дурак, батенька! — сказал я себе. — Ты чего это вообразил? А? Может, у нее водопровод засорился или стиральная машина протекла, вот она тебя и позвала… дружжжок. Не Грише же звонить, в самом деле. Приедешь, пошуруешь плоскогубцами, выпьешь чайку на дорожку и — гуд бай, дарлинг, миленький ты мой. Давай-ка поспокойней!»

С этими мыслями я въехал в Аленин двор.

Алена стояла на балконе, облокотившись о перила, и курила. А я стоял внизу возле своей машины и смотрел на нее. Она меня не видела, и у меня было такое чувство, будто я за ней подглядываю. Ночь была ясная, и я хорошо видел ее лицо. В нем было спокойствие и отрешенность маски. Как будто она ни о чем не думала, ничего не чувствовала и, может быть, даже вообще не жила. Она медленно подносила сигарету ко рту, медленно опускала руку и медленно выдыхала дым. Я не мог понять, хорошо ей сейчас или плохо, и это вызывало во мне неприятную дрожь тревоги. Я в который раз приказал себе успокоиться и стал просто разглядывать ее. Мне хотелось забрать ее отрешенное лицо с собой, далеко-далеко и навсегда, потому что я знал: когда я поднимусь наверх и войду в ее квартиру, лицо будет уже другим.

Так и оказалось. Она встретила меня буднично, словно я каждую ночь являюсь к ней в гости. Лицо ее было обыкновенно той домашней обыкновенностью, которая гасит краски, стирает черты, нивелирует выражение. Она пропустила меня в прихожую и, прислонившись к дверному косяку, наблюдала, как я стягиваю кроссовки. В принципе я мог бы этого не делать. Никто не заставляет вас летом стягивать в гостях кроссовки. Я, например, даже дома в них хожу. Но я сдуру начал, а она не остановила. Сбросив кроссовки, я посмотрел на нее. Она ногой подвинула мне Гришины тапочки. Я надел их и тут же почувствовал себя идиотом. В чужих тапках и так-то всегда чувствуешь себя идиотом, а тем более в Гришиных. Они были мне физически неприятны, да к тому же еще и малы. Ткань в серо-белую клетку износилась и на правом тапке протерлась до маленькой дырочки в области большого пальца. Тоже мне… м-м-м… ночной герой в драных тапках! Я злился и на себя, и на Алену за то, что она спровоцировала эту дурацкую ситуацию, а я напридумывал невесть чего.

Мы прошли в комнату и сели в кресла. Я сидел в позе юного пионера на сборе отряда: на самом краешке, вытянувшись в струнку, сложив руки на сдвинутых коленях и пытаясь незаметно спрятать под кресло драный тапок с торчащим из дырки пальцем — как будто это мои тапки и я стесняюсь своей неряшливости! А ведь стесняться должна была Алена, которая оказалась плохой хозяйкой и неважной женой. Но Гришины тапочки были ей до фени, впрочем, подозреваю, как и все остальные Гришины вещи.

Она не глядела на меня, и я мог смотреть на нее открыто, не боясь оказаться застуканным. В ее лице не было больше спокойствия. В нем была неуверенность и нервозность. Левый уголок рта слегка подергивался. Она снова закурила, но теперь подносила сигарету ко рту не медленным, плавным жестом. Ее рука двигалась рывками, по ломаной траектории. Она волновалась, и мне было это приятно. Я отнес ее волнение на свой счет и взбодрился. Однако бодрился недолго. Я попал впросак. Ее волнение было связано отнюдь не с присутствием моей драгоценной особы ночью в ее квартире.

— А где сын? — спросил я, чтобы что-нибудь спросить.

— В спортлагере, — равнодушно бросила Алена, вынула из кармана джинсов флэшку и протянула мне. — Вот, — сказала она. — Прочти дома.