Подошла серьезно, как по делу. Сказала строго:
— Запишите мой адрес… Я все видела… Это убийство…
И сказала адрес, мельком взглянув на Анютку. И от этого взгляда Анютка поняла, что пропала.
Милиционер записал адрес, спросил:
— Еще кто?
— Меня запишите, — сказал дяденька в каракулевой шапочке пирожком. Шапочка такая смушковая и воротник такой же на синем пальто. — Запишите, — повторил дяденька и, нехорошо усмехнувшись, добавил: — Больно разъездились…
Инспектор тронул Анютку за плечо. Анютка сжалась: «В тюрьму?!»
— Водитель, отведите машину на резервную зону. Водитель, слышите?
— Шок у нее, — громко сказала гражданка в болгарской дубленке и пошла на ту сторону.
— Ничего, там вылечат и шок, — пообещал дяденька в смушковом пирожке и тоже пошел.
Какая-то женщина в пуховом платке хохотнула:
— Вылечат! Раньше лечить их надо! Старика-то небось уже не вылечат!
Анютка повернула ключик, машина дернулась — была на сцеплении. И то, что она была на сцеплении, вернуло Анютке сообразительность.
— Не поеду на резервную… Здесь мерьте!
— Уже промерили, — сказал инспектор, — ведите.
— Сами ведите, не поведу, — уперлась Анютка. Ей казалось, что машину нельзя трогать, что в этом ее спасение.
— Отъезжайте на резервную! — рассердился инспектор. — След промерен.
Анютка послушно отжала сцепление, завела мотор, отъехала, куда указано. Остановилась, вылезла.
— Граждане, продолжайте движение! Гражданка!
Толстая тетка в пуховом оренбургском платке возмутилась:
— А чего! Чего продолжать-то? Может, я тоже все видела, как она на него со всей скоростью…
— Так ты, тетка, запишись в свидетели, — подначил парень в поролоновом ватничке.
— И запишусь! Чего мне бояться!
— Запишись! Запишись, тетка, прояви свой гражданский долг.
— И проявлю! Пишите меня, товарищ милиционер! Пишите мой полный адрес! Надо им показать, как ездить!
Анютка просительно взглянула на парня в ватничке.
— Я бы с удовольствием, — осклабился парень, — но у меня нет адреса, красотка. Я бы скорее взял ваш телефончик, но, наверно, вас долгое время не будет дома…
Милиционер записал женщину в платке и вдруг обернулся к парню:
— Ваш документ…
Парень испуганно улыбнулся, стараясь держаться нахальнее:
— По-жа-луй-ста…
И полез за пазуху. Но милиционер не стал дожидаться документа:
— Проходите, гражданин, нечего зубы скалить, проходите… Парень осмелел:
— Я не могу быть свидетелем, я — заинтересованное лицо. С одной стороны, она мне нравится, а с другой стороны, она наехала на папашу с полным нарушением правил уличного движения. До свидания, крошка, тише едешь — дальше будешь.
И ушел.
— Что! — закричала ему вслед тетка в оренбургском платке. — Испугался? Испугался, тунеядец! Стиляга!
— Гражданка, — строго сказал милиционер, — успокойтесь, вас вызовут, продолжайте движение…
— А чего мне продолжать? Я всякому скажу, как было дело. Вы, товарищ милиционер, напрасно его отпустили! У него, наверно, у самого машина есть — папочка купил! А еще издевается, паразит, телефончик ему! Она, бедная, жизни не рада, а он — телефончик! Кобель!
Инспектор составляет протокол.
Анютка прислонилась к машине, руки на дверцу, лоб на руках.
«Потерпевший был сбит в 4-х метрах от линии резервной зоны передней частью автомашины № 39–69».
Машина стояла одиноко, вокруг неслись другие машины — целенькие, свободные, не записанные в протокол.
Наконец милиционер предложил Анютке подписать бумагу. Она подписала не глядя. «Неужели отпустят?»
— Ваши права задерживаем. Следуйте к месту жительства… Вас вызовут… Очнитесь, гражданка!
От автора
Если автомобиль не хочет заводиться, а его к этому принуждают — он сопротивляется. Он начинает защищаться. Он отбрыкивается в пределах самообороны.
Но почему он не хочет заводиться? Что понуждает его к сопротивлению? Какая тайна дремлет в его холодной металлической душе?
Я сунул в него ручку, но ему не до меня. Он оттолкнул меня раз, оттолкнул два, три… Он выплевывал из себя холодную невкусную ручку. Потухшие фары его укоризненно стыдили меня.
Что-то ожидает нас за воротами — не иначе. Что-то неотвратимое, неприятное, может быть, даже роковое. Но что?
Мимо, нас с автомобилем ковылял на негнущейся ноге спиною к ветру Яков Михайлович Сфинкс. Он остановился.
— Сегодня ты обязательно попадешь в аварию.
Я взглянул в холодные фары. Они не выражали ничего, кроме укоризны. Но может быть, Сфинкс преувеличивает? Интересно проверить — оправдается ли его зловещее предсказание? Тем более он сам отрицает, что все предопределено. Тем более сегодня выходной. Тем более я ведь собирался ехать к одной знакомой…
Мне показалось, автомобиль изо всех сил старается предостеречь меня От несчастья. Он любил меня. Иначе нельзя было объяснить его поведение. Когда Сфинкс проковылял мимо, автомобиль поднатужился, содрогнулся, и я мгновенно почувствовал, как сноп искр влетел в кисть моей руки и вылетел из глаз.
Когда человеку предстоит сломать себе руку — он обязательно ее сломает.
Вероятно, искр было много и разлетелись они со сказочной скоростью и часть их догнала Сфинкса, который резко обернулся и закричал:
— Что ты наделал?!
— Яков Михайлович, — сказал я испуганно. — Я, кажется, совершил некрасивый антиобщественный поступок… Я сломал себе руку… Извините меня…
