— Теперь наденьте свинцовый пояс. Он поможет быстрей погрузиться.
В его добродушном лице мне вдруг почудилось что-то дьявольское. Я предоставил ему возиться с моим обмундированием.
— Эти ребята спустятся вместе с вами, — прибавил он, указывая на четверых великолепно сложенных гаитян, которые суетились вокруг меня.
«А! — с облегчением подумал я. — Телохранители!» Я почувствовал себя лучше.
— Это загонщики, — объяснил доктор. — Они поплывут справа и слева от вас и будут гнать на вас акул. Вам останется только стрелять.
У меня не хватило духу даже на протест. Все мне стало вдруг безразлично. Мне прицепили к ногам огромные ласты, напялили на меня пояс, маску и любезно помогли перебраться через борт.
Плюх!
Первые несколько минут я волчком крутился вокруг собственной оси, стремясь обезопасить себя со всех сторон одновременно. Я достиг, по-моему, весьма внушительной скорости вращения. Однако вскоре выдохся и вынужден был опуститься на песок, в гущу зеленого тумана, в котором ничего не было видно. Через несколько секунд я заметил справа коралловый риф и на четвереньках направился к нему, рассчитывая прикрыть хотя бы тылы. В то же мгновение я увидел длинную и узкую рыбу, которая выскользнула из расщелины в скале и замерла в нескольких сантиметрах от моего носа. Я издал громкий вопль, но это была не акула.
Это была барракуда.
Никогда в жизни я не видел барракуд, но эту узнал немедленно. Существуют признаки, которые никогда не обманывают, и все они были налицо. Я не слишком хорошо припоминаю последующие мгновения, могу только сказать, что в противоположность тому, что я говорил в своей лекции, в минуту смертельной опасности герой вовсе не открывает для себя вечные жизненные ценности. Он делает совсем не то — вот и все, что я могу сказать. Когда я открыл глаза, барракуда уже удалилась. Я был один.
Я стал барахтаться, чтобы подняться на поверхность, и уже почти достиг ее, как вдруг увидел у себя над головой черное, огромных размеров тело, стремительно двигавшееся в моем направлении. Я завизжал, схватил ружье, закрыл глаза и нажал на спуск.
Ружье рванулось от меня со страшной силой, и мои руки едва не последовали за ним.
В мгновение ока я очутился на поверхности и энергично замахал руками. К моему великому счастью, лодка была совсем рядом и с медлительностью, приводившей меня в отчаяние, направилась ко мне. Я же тем временем пытался подтащить ноги поближе к подбородку. Лодка подошла, и я с резвостью, удивительной для человека моего возраста, моментально вскарабкался в нее.
— А ружье?
Я перевел дыхание. Затем объяснил доктору, что со мной произошло. Я попал в акулу, и она, дернув за линь, вырвала ружье у меня из рук. Тут в лодку влезли чернокожие матросы.
Один из них держал мое ружье. Он сказал доктору несколько слов по-креольски. Тот весело посмотрел на меня.
— Судя по всему, — сказал он, — ваш гарпун воткнулся в днище лодки.
Этот бессовестный тип хотел, по-видимому, таким образом внушить мне, что я со страху принял проходившую надо мной лодку за акулу. «Ладно, ладно, — подумал я, — попробуй-ка это доказать».
— Я отчетливо видел акулу, проплывающую между моей головой и лодкой. Я промахнулся. Что ж, это бывает. В следующий раз постараюсь целиться лучше.
В тот же вечер в Кап-Гаитьене я преспокойно рассказал директору нашего института о своей утренней охоте на акул возле Ирокуа.
— Возле Ирокуа? — сказал он. — Помилуйте, сколько я себя помню, возле Ирокуа никогда не было акул. Они не переплывают через рифы.
Поднявшись на кафедру, я, к величайшему моему удивлению — от Порт-о-Пренса до Кап-Гаитьена нужно целый час лететь на самолете, — увидел спокойно сидящего в первом ряду доктора Бомбона. По-видимому, он специально летел сюда, чтобы еще раз послушать мою лекцию о героизме. Наши взгляды скрестились. Но этот тип при всех своих дьявольских повадках плохо знал меня, если думал, что ему удастся меня смутить или обескуражить. Существует одно качество, наличие которого у меня никто не осмелится отрицать, — это моральное мужество. Он мог вкладывать в свои взгляды сколько угодно иронии — я был твердо намерен вновь подняться на высоту моей темы.
— Дамы и господа! — начал я. — Когда в своем одиночестве современный герой сталкивается со смертельной опасностью, то прежде всего он вновь открывает для себя…
Доктор Бомбон смотрел на меня, и в его взгляде можно было прочесть что-то вроде восхищения.
