Я — годяй! Рассказы о Мамалыге - [10]

Однажды всё совпало замечательно: и Валентина Борисовна убежала, и тётя Нина вздремнула, но… неожиданно заснул Миша. Проснулся он оттого, что тихо скрипнула дверь. Миша резко, как кошка открыл глаза и увидел спину выходящей за дверь Муськи, которая явно шла в уборную. Сердце Миши заколотилось, он быстренько соскользнул с кровати и, даже не надевая тапочек, босиком шмыгнул вслед за Муськой. Он так волновался, что даже забыл про свой стыд, свои кальсоны.

Когда Миша вошёл в уборную, он увидел, что обознался. Со спущенными трусиками перед ним стояла Таня Ивлева, которую он каким-то сонным чудом перепутал с Муськой. У Тани всё уже было сделано, вода быстро журчала в унитазе, и она стала натягивать трусики на место.

— Подожди! — осипшим голосом прошипел Миша, — подожди, дай посмотреть!

— Хитренький! — лукаво сказала Таня и окончательно натянула трусики.

— Ну что тебе жалко? — заныл Миша.

— Хитренький — опять улыбнулась она. — Сначала сам покажи!

— Что? — не понял Миша.

— Что-что? А вот то! Сам покажи, тогда я покажу.

Миша совсем смутился. Такого поворота дел он от Тани Ивлевой не ожидал: это ж Таня, не Муська всё-таки. Но решаться надо было.

— Хорошо, — сказал Миша, — показываю.

Он быстро вынул из ширинки всё необходимое и быстро спрятал обратно. Ему показалось, что Таня не только не видела, что он показал, но даже не очень и смотрела. Она спустила трусики и, отвернув голову, стала смотреть в окно.

Миша стоял, смотрел на эту бессмысленную складочку с ямочкой на самом верху, такой же, как у Тани на левой щеке, и ничего не понимал.

— Тань, — разочарованно сказал он, — чем же вы по-маленькому делаете?

Таня молча встала на цыпочки, растопырила коленки, пальчиками раздвинула складочку, и взору Миши открылся крошечный пупырышек.

— И всё?! — изумлённо спросил Миша. Таня молча кивнула.

— Посмотрите на них!!! — раздался позади Миши жуткий крик, от которого оба они подскочили. — Вы чем здесь, мерзавцы, занимаетесь! Ах вы, паршивцы гнусные! Нет, вы все посмотрите на них!

Тётя Нина стояла в дверях, твёрдо расставив ноги, а по обе стороны от неё стали протискиваться головы детей их группы. Таня стала поспешно натягивать трусики, но было уже поздно: все всё видели. Она заплакала и сквозь слёзы принялась повторять: «Это не я, это не я, это не я…»

Тётя Нина крупно шагнула в уборную, и Миша обеими руками быстро прикрыл уши.

— Это не я! — завопил он вслед за Таней.

— Что ты ухи свои лопоухие закрыл! — орала тётя Нина. — Тебя не за ухи, тебя за другое место надо! Голову он мне открутит. Я сама тебе эти самые твои откручу, Мойша паршивый! Это тебя тоже папочка научил?

— Нет, — рыдал Миша, — это всё Генка! Пройченко! Это всё Генка!.. И Муська! — вдруг зачем-то добавил он и зарыдал ещё громче.

Тетя Нина взяла орущую Таню за руку и потащила из уборной.

— Такая приличная мама, а что ты вытворяешь? С кем ты связалась! Они же всему научат! Вот мама придёт, Валентина Борисовна ей всё расскажет…

И Миша остался в уборной один, со своими рыданиями, своими открытиями, со своими белыми ненавистными кальсонами.

А вечером, дома, когда его уложили, у него стали «крутить» ноги. То ли перед ночной метелью, то ли после переживаний босиком на кафельном полу, но длилось это долго, и Миша, опухший от слёз, заснул далеко заполночь. Пока мама растирала ему ноги, он плакал от боли, от обиды, от страха и от стыда. Маме ничего как будто не сказали, но наказали его сполна. Сначала он должен был извиниться при всех перед Таней Ивлевой. Он это сделал, рыдая, босиком. Потом его отправили в спальню лежать ещё два часа.

— И чтоб никаких мне туалетов, Мамалыга в кальсонах! — крикнула вслед Валентина Борисовна.

И все в группе, включая Таню, громко засмеялись.

После садика, когда они всей семьёй сидели за большим квадратным столом под красным абажуром, мама всем поставила тарелки с бульоном из курицы, который Миша называл «Зелёный бульон» (сами посмотрите, какого он цвета, когда он в пол-литровой банке!), — так вот, поставила она этот бульон с вермишелью и с куриными лапками. Миша думал о своём и смотрел в тарелку, не наводя глазами нужную резкость. Получался интересный эффект. На поверхности бульона плавало много зеркальных кружочков, и в каждом отражались лампочки из-под абажура. Вот они-то как раз и попадали в зону резкости. Это значит, по смутной акватории чего-то зеленоватого, дышащего горячим мокрым паром, плавала уйма ярких лампочек, и их можно было гонять ложкой по кругу сначала в одну сторону, а потом, разумеется, в другую.

— Миша! — строго окликнула его мама. — Опять уехал? Давай домой быстренько!

— Мам, — не отрывая глаз от лампочек, отозвался Миша, — что такое «мамалыга»?

— Это, — строго сказал папа, — тот, кто ест бульон, а сам, как кисель.

Миша поднял голову и посмотрел на папу. Вокруг Мишиного носа заблестели мелкие капельки.

— Это, — улыбнулась мама, — такое кушанье. Молдавское. Очень вкусное — с салом и брынзой. Кукурузу любишь?

— Люблю.

— Вот из кукурузы и делается.

— А ты умеешь такое делать?

— Вообще-то делала однажды.

— Мам! — загорелся Миша. — А сделай мне мамалыгу, а?

А потом у него стало «крутить» ноги.