Я — это ты - [7]

И Билл понял: Том на самом деле за него убьет. Значит, он все-таки любит его больше, чем гитару. Всего на мгновение стало удивительно спокойно и хорошо.

Их пинали. Том вжался в брата, стараясь максимально закрыть его от ударов, от боли вцепившись зубами в мышцу шеи, прокусывая тонкую кожу. В глазах темнело. Сознание медленно ускользало.

— Ладно, хватит с них, — голоса звучали как из-под воды.

— Но, Алекс!

— Я сказал, хватит.

— А с этими что делать?

— Очухаются, сами в лагерь приползут.

— Мало мы им наподдали.

— Да, за такие слова можно было и посильней.

— Нормально.

— Идемте же, там кино скоро начнется.

Они еще что-то говорили. Том не понял — на него упала темнота.

Когда Билл пришел в себя, на берегу были только он и Том. Тело закоченело и ужасно болело. Неловко вывернутая рука затекла и не чувствовалась. Он попробовал подползти к брату, но каждое движение отдавалось такой нестерпимой болью, что Билл смог лишь сжаться в комок и закрыть глаза. В голове гудит, слышны голоса, девичий смех. Хенни, — подумал он. — Как же я с синяками на свидание пойду?..

Близнецы вернулись в лагерь под утро. Не касаясь друг друга. Молча. С того момента они не произнесли ни слова. Каждый был погружен в свои мысли и не хотел делиться болью. У Билла к завтраку поднялась температура, и его отправили в медпункт. Том исчез.

Напрасно он ждал брата, гипнотизируя дверь. Напрасно спрашивал у Хенни про Тома. Тот не появился ни на обеде, ни на ужине. Да еще медсестра задавала глупые вопросы, когда, делая уколы, заметила на теле синяки и ссадины, сильно рассеченную в нескольких местах кожу и огромный синяк над ключицей с четкими следами зубов Тома. Она грозилась сообщить директору лагеря, родителям, вызвать полицию. Билл упрямо хмурился, нервно прикрывая синяк, и мямлил нечто невразумительное, не зная, что ей ответить — вдруг брат говорил что-то другое. Потом он впал в состояние прострации и мало реагировал на внешние раздражители. Синяк, как свежее клеймо на ляжке коровы, горел багрянцем, и Биллу казалось, что тавро светится, демонстрируя всем желающим их с Томом позор. Билл теребил кожу, мял, почесывал, прикрывал «позор» рукой, постоянно думая о близнеце, прислушивался к себе, пытаясь понять, что происходит с Томом. А может… Может теперь он противен брату, ведь их так унизили, а Том такой гордый? Только бы он ничего с собой не сделал! Пройти через ад и потерять его… Нет! Только не это! Творческая командировка, черт бы ее побрал!

Перед отбоем Хенни оставила на подоконнике букетик васильков. Сказала, что видела Тома в лагере. Он был весел и много шутил. Только Хенни показалось, что Том какой-то нервный, дерганый, словно прячется за смехом. От сердца отлегло — даже если он теперь противен брату, то, по крайней мере, с ним все в порядке. Билл перебрался на подоконник, откуда хорошо виден вход в лазарет, и принялся ждать. Он будет сидеть здесь до тех пор, пока брат не придет. А если он не придет, то…

Он придет. Обязательно придет.

Секунды превращались в минуты. Минуты растягивались в часы. Блокнот весь перечеркнут, и за неровными каракулями невозможно определить, где начинается галиматья, а где заканчивается гениальная строчка. Стало холодно. Билл неожиданно понял, что Том тоже замерз. Он взял одеяло, укутался в него, и отправился на поиски брата. Они должны быть вместе. К черту всё, сейчас они должны быть вместе. Или пусть он скажет в глаза, что не хочет его знать, что ненавидит, презирает. Билл больше не выдержит одиночества.

Том сидел на краю обрыва, свесив одну ногу, а вторую обхватил руками и положил подбородок на колено. Легкий прохладный ветер трепал пшеничные прядки волос. Внизу, метрах в десяти, неспешно текла река. Вода змеилась, рябила в тех местах, где было мелко и водоросли почти доставали до верха. Но в самом глубоком месте вода оставалась безмятежно спокойной, и в этом серебряном зеркале отражался огромный диск луны. Щербатый рот словно насмехался над ним, издевался. Том так подвел брата. Не смог защитить, оградить от боли. И вот теперь Билл лежит в больнице с температурой, избитый, раздавленный, а у него не хватает духа посмотреть брату в глаза. У него нет сил попросить прощения. Он не знает, как жить с ненавистью, которая, несомненно, заполнит душу Билла. Самый близкий человек на свете теперь ненавидит его, презирает, считает тряпкой. А Том такой и есть. Он не смог защитить… Не смог… Их было больше и они сильнее… Может быть, одному ему бы и удалось с ними справиться, но Билл… Брат никогда не умел драться… Том так подвел его. Черный горизонт перечеркнут розовыми нитями восхода. Уже слышен щебет ранних птах… Наверное, это очень романтично умереть в такое красивое утро. Тогда он не увидит презрения в глазах близнеца, не узнает холода в его словах, не будет отторжения и ненависти… Надо всего лишь… Он вздрогнул, когда на плечи опустилось что-то теплое и мягкое. Билл поправил на нем одеяло. Сел рядом, свесив ноги и зябко обхватив плечи. Совсем раздетый — босой, в майке и шортах. Кожа быстро покрывалась мурашками. Том пододвинулся поближе и поделился одеялом.