Я - эль Диего - [38]

Тогда же, словно по какой-то случайности, мое имя начали связывать с наркотиками и с каморрой. Появились несколько фотографий в газете «Il Mattino» и в других журналах, на которых я был запечатлен вместе с Кармине Джулиано, которого обвиняли в том, что он возглавляет одну из самых мощных преступных группировок, «Форчеллу»… Я не буду отрицать, что в городе была мафия. Но все заявления о том, будто бы у меня были с ней дела, это – полная херня. Я был для них словно развлечением, и они говорили: «Этого парня не трогать». Я признаю, что этот мир был захватывающим. Для нас аргентинцев, это было в диковинку, мафия и все с ней связанное – какая она? Все-таки наблюдая за всем этим я ловил себя на мысли, что нахожусь в каком-то завороженном состоянии; конечно, мне делали какие-то предложения, но я никогда их не принимал, так как мне не по душе принцип, когда тебе сначала дают, а потом могут попросить что-то взамен… Меня приглашали на встречи в фан-клубы, дарили часы, но этим все и ограничивалось. Если я видел, что дело темное, то никогда не соглашался…. Но это было невероятное время: когда я приходил в такие фан-клубы, мне преподносили золотые часы «Ролекс» и машины. Машины! К примеру мне подарили «Вольво-900» – первую такую машину в Италии. И я тогда спросил их: «Хорошо, но что я должен сделать?». И мне ответили: «Ничего, только дай сфотографироваться с тобой». Я говорил «спасибо», и на следующий день видел эту фотографию в газетах. Именно таким образом появилась и моя фотография в компании с Кармине Джулиано и его семьей.

Ладно, многие также говорили, что я принимал участие в траффике наркотиков. Из Буэнос-Айреса мы сделали заявление, в котором рассказывали то, о чем никто не знал. И просили обеспечить нам охрану, потому что если бы нам не дали гарантий безопасности, мы бы туда ни за что не вернулись. Мы описывали попытки покушения, которые пережили, как, например, выстрел стальной пулей, которая разбила ветровое стекло одного из моих авто, или же ограбления, как в день вручения мне Золотого мяча в 1986 году. Ни одно не было расследовано, ни одно не было раскрыто. Мы заявляли, что против меня и моей семьи существовал заговор, который ставил под угрозу наши жизни. Это было очевидно…

Таким был предел, максимум, а ведь были еще и более мелкие детали: например, мне не разрешили поехать в Мерано, в клинику доктора Шено, чтобы привести себя в порядок перед стартом чемпионата. Но это была всего лишь деталь; война уже велась грязными методами, я жил словно под бомбежкой…

Говорили, что неаполитанцы меня больше не любили? Что мне было опасно возвращаться? Я решил вернуться и держать ответ; посмотрим, кто больше врет… Они говорили о каморре и о наркотиках? Конечно, было легко обвинить в этом игрока, который должен был проходить антидопинговый контроль. А начальники? Те, что спускались в раздевалку поприветствовать тебя, были настолько высокомерными, что даже не удосуживались открыть рот… И я вернулся. Вернулся очень быстро – еще раз спасибо Фернандо Синьорини, который все эти дни, что я был в отпуске, подготавливал впечатляющий план работы вплоть до чемпионата мира в Италии. Я вышел на поле в матче против «Фиорентины», 17 сентября 1989 года, и впервые я начал игру на скамейке запасных, под 16-м номером. Я вышел на замену во втором тайме, бородатый… и не забил пенальти! Никто меня не освистывал, никто из тех, про кого в газетах писали, что они меня ненавидят, не оскорблял, никто. Наоборот. Поэтому я прощал – и прощаю – только простых болельщиков; все остальные – те, кто распускал слухи, те, кто строчил статейки в газетах – они хотели все притянуть за уши. Если я пропустил 15 дней, то сразу же превращался в наркомана и мафиозо. А когда срывал аплодисменты, то тут же становился примерным мальчиком. И все это потому, что я просто делал свою работу, к тому моменту делал ее уже в течение 13 лет… Меня очень, очень беспокоило то, что Ферлаино и клуб меня не защищали. И я готовил реванш – реванш, который они и не могли себе представить. Он очень сильно отличался от того, что я обычно препринимал в свои мятежные годы.

Я словно подбирал себе противников для того, чтобы крикнуть им всем в лицо: «Вы видели, что сперва нужно думать, а потом уже говорить?». И «Милану» – «Милану! — которому мы якобы продались в предыдущем чемпионате, мы забили три гола, один из которых был мой… 3:0 1 октября на «Сан-Паоло», в одном из тех матчей, о которых мечтаешь как дебил, пуская слюни, у меня выходило все.

Начиная с того моего появления на поле в матче с «Фиорентиной», я провел 20 матчей подряд, один лучше другого… И когда казалось, что скудетто завоюет «Милан», который вернул нам должок, выиграв с тем же самым счетом 3:0 на «Джузеппе Меацца», Бородач (Бог) вновь протянул мне руку помощи. Или, точнее, бросил мне монетку.

Было 8 апреля 1990 года. В ту пору я словно летал на крыльях. Мы отправились в Бергамо на матч с «Аталантой», и отплатили ее болельщикам – самым большим расистам в Италии – той же самой монетой. Они бросили монету в голову Алемао, когда тот уходил в раздевалку, ранили его до крови, и матч был прекращен. И затем нам присудили техническую победу! И уже на финише, когда все просчитали, что «Милан» вновь завладеет чемпионским титулом, мы «пошли на обгон», как говорят итальянцы. 22 апреля мы обыграли «Болонью» – ту самую «Болонью», что спровоцировала мою стычку с Ферлаино из-за болей в спине. И когда все думали, что то первое наше скудетто было чудом, которое уже никогда не повторится, мы уже стояли на пороге второго.