Я дышу! - [3]

Я плохо понимала, в каком мире живу. Он представлялся мне странным, мне казалось, что все, что я могу увидеть, потрогать, услышать, почувствовать, было каким-то бесплотным. Я жила в безмолвном мире вопросов, абстракций, игр, криков, смеха и слез, всплесков радости и солнечного блеска, но я не могла всем этим распорядиться.

У каждого детства свои запахи, причуды, свои страдания. Я долго не могла избавиться от детских страхов.

В самые первые годы моей жизни каждый вечер мне чудилось, что ко мне является сказочная фея. Это была маленькая женщина с изящной хрупкой фигуркой и короткими волосами, в яркой, оранжевых тонов одежде. Где-то за ней маячила безликая, бессловесная толпа. В какой-то момент мне расхотелось ее видеть, я стала просить ее больше не приходить, но она не слушалась, появлялась опять и оставалась со мной, пока я не засыпала. И мне кажется, что именно с той поры, когда фея наконец решила меня покинуть, на меня напал страх.

Мне чудилось, что вот-вот земля разверзнется у меня под ногами и я не могу сделать ни шагу вперед, потому что окружающий мир застыл на месте. Ко мне подходили люди, силились что-то мне сказать, но стоило им открыть рот, как у них на губах выступала обильная пена, в которой тонули все произносимые слова. Я не понимала, что это значит.

Позднее начались уже настоящие кошмары. Например, мне казалось, что в моей комнате притаилось чудовище. Как только темнело, я зарывалась под одеяло и во все глаза смотрела на него, чтобы оно не набросилось на меня внезапно. Я просила у него пощады и всячески старалась его задобрить. А еще меня пугала женщина в белом, она появлялась в большом зеркале, как только гасили свет, я страшно боялась увидеть среди ночи ее бледное, пустое лицо и каждый вечер поворачивала зеркало к стене. Этот кошмар преследовал меня до пятнадцати лет.

Не знаю, будь у меня другая семья, может, и я была бы иной. Мои родители любили меня. Возможно, даже слишком сильно. Но теплоты в их чувстве было мало. Почему так получалось, я не помню. Теперь я уже ничего не помню, я все забыла. Теперь, по прошествии стольких лет, я все еще гадаю, почему они так упорно стремились наладить мою безалаберную жизнь. Я ведь ничего от них не требовала. Лучше бы они меня просто презирали, тем более что я этого заслуживала, тогда мое падение, возможно, оказалось бы не столь ужасным, как для них, так и для меня самой.

Мама была женщиной очень практичной, приземленной, не терпела беспорядка и разболтанности, мне она представлялась сделанной из льда. Конечно, в пять лет не очень-то хорошо понимаешь, что к чему. Достаточно, чтобы тебя просто приласкали, иногда подарили игрушку, и ты уже чувствуешь себя счастливой. Но позднее у меня появились другие потребности, и тут мама оказалась совершенно беспомощной. Я любила ее, но, конечно, не так, как положено. Когда я выросла, мы окончательно перестали понимать друг друга. В тот день, когда мне вынесли приговор, она потеряла сознание прямо в зале суда, а очнувшись, стала кричать, что ее я тоже убила; маму вывели из зала и напичкали таблетками. Кажется, тогда мы и виделись в последний раз. Я давно забыла аромат ее духов.

Отец редко бывал дома. Работа, еще раз работа и какие-то загадочные обязательства. Я вижу его как сквозь сон: отец, которого никогда нет, отец, который о тебе не помнит, отец, у которого другие заботы и интересы. Однако вряд ли я уж так страдала из-за того, что он редко бывал рядом. Наверное, мне это было безразлично. А может, я просто привыкла. Что я могу еще сказать о нем? Единственное, что мне вспоминается, это дверь из красного дерева, дверь его кабинета, дверь, за которой он скрывался и которую я не имела права открывать — дверь как граница. Сейчас отец с братом иногда навещают меня в тюрьме, через стекло зала свиданий я вижу его расплывшееся с годами лицо, и с каждым разом во мне крепнет убеждение, что мы становимся все ближе и ближе друг другу.

В шесть лет я пошла в школу. Я вспоминаю голубые коридоры, стены, увешанные неумелыми детскими рисунками; большие окна выходят во двор, он наполнен криками, смехом, звонкими голосами, которые долетают и до меня, до этих молчаливых голубых коридоров.

Об этой поре у меня остались воспоминания с привкусом горечи. Я хорошо училась, но была непоседливой, озорной и порой даже нахальной; короче, учителя меня недолюбливали и даже сослали на последнюю парту.

И все же было тогда в моей жизни и что-то хорошее — благодаря девочке, похожей на конфетку в голубой обертке. Ее звали Ванесса. В отличие от меня, тощей как палка, Ванесса была пухленькая. У нее были длинные волосы, заплетенные в аккуратные косы, кукольное личико, усеянное трогательными веснушками, и сияющие небесной голубизной огромные глаза. Я же со своей разболтанной походкой, вечно всклокоченными волосами и небрежно одетая, была, скорее, похожа на мальчишку.

Вот, пожалуй, первая целостная картинка, оставшаяся от моего прошлого: мы сталкиваемся с Ванессой в школе, в туалетной комнате, выложенной голубым кафелем, и ее огромные голубые глаза впервые встречаются с моими. Меня сразу покорила ее улыбка — это была любовь с первого взгляда. Я так никогда и не смогла понять, почему это голубое чудо решило подружиться со мной, с маленьким чудовищем, однако мы стали неразлучны. А с годами сблизились настолько, что уже не представляли себе, как жить друг без друга.