Я дрался на Т-34. Книга 3 - [13]

Открывал люк, и осколки попали в руки. Вообще, я везучий до невозможности, должен был десятки раз умереть.

Как-то бригада стояла в районе красивого села Михайловка. Я тогда как раз пять танков в бригаду привел, их на боевые позиции расставили, командир бригады меня увидел, говорит:

– Виктор, сынок, – он меня всегда так называл, хотя всего на 10 лет меня старше, – сынок, бери мотоцикл, дуй в тылы, немедленно нужны горючее и бронеприпасы, все кончается.

Я только к мотоциклу, а зампотех батальона, мой непосредственный начальник, говорит:

– Виктора нельзя посылать. У него в роте шесть танков, пусть он их ремонтирует, а поедет Бобров – у них всего два танка. Виктор принимает два танка Боброва, а тот пусть едет.

Он отъехал километр от деревни, как налетели «мессера», его ранило в спину и в затылок, когда он отбегал от мотоцикла, и он ослеп. Мне говорят:

– Бери санитарную машину, отвези Боброва в медсанбат, а потом привезешь горючее и боеприпасы.

Я его везу, он очнулся, говорит:

– Где я? Что со мной? Почему я ничего не вижу?

Я ему соврал:

– Сева, ты перевязан, ранен в голову.

Довез его, сдал, организовал горючее и боеприпасы. Я же должен был быть на его месте! Он потом застрелился, не выдержал… Когда мне об этом сообщили, я закрыл глаза и подумал: «Что бы я сделал в такой ситуации?» Наверное, то же самое… Быть в вечной темноте, не видеть солнца, людей – это страшно.

Куревин Петр Васильевич

(Интервью Артема Драбкина)

В апреле 1941 года я был призван военкоматом и направлен учиться в Казанское танковое училище, которое только-только стало танковым. В июне выехали в лагерь, который находился в деревне Бориска, недалеко от Казани. 22 июня я был в наряде. Неожиданно нам дали команду – собраться в столовой. Собрались. Нам объявили, что началась война. Тут же провели митинг, на котором выступили начальник училища и комиссар. Надо сказать, что у нас была твердая уверенность в том, что мы быстро разобьем немцев. Но прошло десять дней, и Сталин выступил со своим обращением. У нас был курсант Шульман, из поволжских немцев, примерно через неделю после начала войны его отозвали из училища. По радио стали передавать тревожные сводки. Тут мы поняли, что все не так просто.

Обучение поначалу шло на танкетках Т-27. Там экипаж состоял из двух человек, а вооружена она была пулеметом. Помню, что очень тяжело поднималась крыша. Команды все отдавались флажками – радио не было. С конца 1941 года мы приступили к изучению иностранных танков, которые с ноября начали поступать по ленд-лизу. Сперва это были английские «Валентайн» и «Матильда», потом американские М3Л, «Генерал Ли», М3С. Учеба больше проходила в классе, на тренажерах. Разбирали и собирали пушку и пулемет, изучали, как обслуживать двигатель, ходовую часть, отрабатывали натяжение гусеницы. После Т-27 пересели на Т-26. Их заводить было тяжело. На рукоятку надевали длинную трубу, которую называли «взводный стартер». Командир становился у конца трубы, а остальные брались двумя руками и по команде начинали крутить. Учили нас на старых танках – ленд-лизовские берегли. Даже в Горьком, когда сформировали наш полк, нас вывезли на полигон и дали три штатных снаряда. Все! Вся подготовка!

Тем не менее преподаватели были просто замечательные. Они к нам в училище пришли из инженерных вузов – были высококлассными специалистами, которые очень хорошо готовились к занятиям. Такую дисциплину, как военная топография, в училище преподавал полковник Привалов, который был преподавателем еще в школе прапорщиков в царской армии. Очень строгий! Учить начал с того, как правильно точить карандаш. Командиры взводов были с опытом войны в Испании. Так что о своих преподавателях, командирах взводов, командирах рот могу сказать только хорошее. Добросовестные люди были.

– На фронт их не отправляли?

Шла ротация. Многие из них писали рапорта на фронт. У нас командир взвода был семейный – жена, двое детей. Он прибыл к нам из Саратовского танкового училища. Все пытался попасть на фронт, хотя жена плакала, умоляла, чтобы он остался. Да и мы ему говорили: «Куда ты? Детей на кого оставишь?» Когда я уехал, он еще оставался в училище. Я его встретил после войны, уже будучи подполковником, а он так и остался старшим лейтенантом, потом получил звание капитана. Бывает и так…

– Горючее было все время?

Наверное, проблем не было. Если бы даже были – нам бы не сказали. Абсолютно. В этом отношении строго было.

– Какое настроение было у курсантов в 41-м году?

Настроение было всяким, но открыто высказывать сомнения или опасения люди боялись. Панического настроения не было и быть среди курсантов не могло – возраст. Когда наступать начали, то тут стало получше. Помню, у моего близкого товарища Саморукова Вадима освободили родной город Ростов. Мы так радовались!

– На фронт рвались?

Рвались. Во-первых, снимались многие проблемы: тебе давали хорошее обмундирование, кормили здорово, одевали, обували. Так что рвались. Зима 41/42-го выдалась тяжелая, холодная, морозная. Есть всегда хотелось, хотя курсантская норма была привилегированная. Конечно, не такая, как в действующей армии, но и не тыловая. Надо сказать, что страна была не подготовлена к таким испытаниям. Помню, весной 42-го года пошла рыба. Мы ходили на Казанку, ловили оставшуюся после разлива рыбу, бросали ее прямо в противогазные сумки.