Я – дочь врага народа - [41]

Мария, со словами: «Это хорошо, это очень хорошо…» – остановила Осипа у выхода и решительно пообещала:

– Отправляй меня поскорее в Татарку. Надо обо всём рассказать Борису Михайловичу. Поверь, он сейчас столько натворит, что не надо будет ждать… Приедут – сразу заберут… В дурдом только попади… А мне сейчас лучше вернуться. Пока в доме шум да канитель – я уже на лежанке, уже сплю… Пусть потом докажут: где я была да что делала… А ты гляди у меня! Я ведь и про чемодан твой давно-давно знаю…

Готовый крушить плотины, Фёдор ломанулся в афанасьевский дом, хотя все двери оказались открытыми. Они распахнулись так, словно сказали: чего бесишься, проходи толком.

Но Фёдора и в таком случае хватило бы на то, чтобы сорвать с Васёны простыню. Он успел склониться, да только его вдоль хребта вдруг прошила острая боль. Он развернулся, увидел над собой костыль, который был вознесён человеком, в гневе не похожим на Сергея Никитича. И всё же Фёдор его узнал.

– Музыкант?! – спросил Фёдор таким голосом, словно бы тот восстал из могилы. – Музыкант, – повторил он, как будто уверил себя, что перед ним не привидение.

Второй удар не успел достигнуть цели: Фёдор расстелился перед Сергеем по полу, высунул язык, задёргался, выгнулся, захрипел…

– Да штоб тебя! – послышалось со стороны кухни.

На пороге стояла Мария. Она успела раздеться, успела принять заспанный вид, вроде только что оторвалась ото сна. Полным презренья вялым голосом стала подсказывать Фёдору:

– Слюни не забудь выпустить да в штаны намочи… Тоже мне… Припадочный называется… Пора научиться…

Но слюней Фёдор не выпустил и домой вернулся в сухих штанах.

Только под утро Мицай забылся в горячем сне. Сама Дарья устала всю ночь метаться туда-обратно, хотя печь была не больно высокой. Потому и прикорнула перед рассветом на подоконной лавке. Потому и не услыхала она собачьего взлаиванья во дворе.

Услышала Нюшка. В бабкиных валенках, в фуфайке она вышла в сени, приотворила дверь во двор – посмотреть, что там потревожило псину.

Валил крупный, густой снег. Но девочка увидела, как соседский мужичок, которого Мария называла Осипом, перекинув какую-то хламину сюда, через низкий Мицаев плетешок, задрал ногу – перелезть на эту же сторону. Не подумал он, что собака может быть отвязанной…

Перепуганный лаем, он зацепился ногой за лозину и завалился к себе во двор. Там гребанул пятернёю снег, скомкал, бросил в собаку, чем подстрекнул её перескочить через плетень… В целых, слава богу, штанах, Осип успел укрыться за дверью своих сеней. Псина недолго покидалась на дверь и, подрагивая от возбуждения, перепрыгнула обратно.

В своём дворе она ухватила оставленную Осипом стёганку, подтащила её и положила перед Нюшкою.

– Ну, зачем приволокла?! – спросила девочка. – Кто-то выбрасывает, а ты подбираешь…

Она подхватила хламину, осмотрела, подумала и решила:

– Ещё крепкая. А давай-ка, – сказала собаке, – мы её в конуру к тебе постелим. Тепло будет и мягко…

И недолго думая Нюшка позаботилась о собачьем уюте…

Глава 16

Тем временем, когда перед самой зарёю Фёдор плёлся от дома Афанасьевых в свой край деревни, Марии на лежанке уже снился странный сон: опускается она в Васёнино подполье, но вдруг оказывается под сводами какого-то высокого зеркального зала. Зеркала настолько чисты, будто их вовсе и нет. Однако в каждом образовано её отражение.

И вот подходит она к первому зеркалу, видит себя нынешней, трогает стекло пальцем, и отражение начинает уменьшаться. С той стороны на неё уже пялится пигалица лет пяти, которая морщит нос и показывает язык.

– Ах ты, кикимора! – пытается Мария щёлкнуть отражение по носу. Зеркало волнуется, как вода, и покрывается мутью.

Мария останавливается у другого полотна, видит себя школьницей, вспоминает почему-то аптекаря, говорит: «Скотина!» – и отходит к третьему отражению.

Здесь она оказывается невестой, красоты несказанной. Даже самой себе не верит. Подходит вплотную, да зазеркалье отворачивается от неё и удаляется в небыль. А взамен грезится чья-то неприглядная зрелость.

В очередном зеркале, на месте ожидаемой мадонны, мотает головой одноглазая кобылка Соня.

– Чтоб ты сдохла! – говорит Мария, и в следующей раме перед нею предстаёт неряшливая особа с тупым взглядом и вилком капусты под мышкой. Вилок медленно преобразуется. Вместо него проявляется женское запитое лицо, которое предлагает:

– Выходи за меня…

Дальше видит Мария татарскую старуху. Высунувшись из зеркала по самые ключицы, она спрашивает:

– Чё? Не узнаёшься?

Мария бьёт старуху по темечку – зеркало трескается, осыпается. Следом осыпаются и все остальные зеркала. Из пустых проёмов лезут несметные рожи всяких аптекарей, Осипов, майоров, ещё каких-то придурков…

Осипу тем временем было не до сна.

Воротившийся Фёдор, ни слова не говоря отцу, нахлестался до рвоты и замертво, по обычаю своему, свалился в дохе прямо на пол.

Осип же взялся метаться по избе. Хлопая себя основанием ладоней по вискам, потирая лицо, лепетал со стоном:

– Как я, дурак, сразу не сообразил: это же Мария! Разве эта прекрасная стерва не могла не догадаться, что у меня не одна цепочка зашита? Она же поняла, что после неё не стану я прятать жилет в доме. Она и Фёдора распалила, чтобы ушёл… Сама за углом пряталась… Конечно! И собаку она же сумела отвязать… Мицай не мог – болеет, не встаёт; бабка, будь она дома, выскочила бы на собачий лай… Кому бы ещё-то ветошь мою среди ночи подбирать? Конечно, Мария, – решил он.