Я, Данила - [75]

Я стал спускаться.

И шепчу,

спокойной ночи, граждане городка-недоноска! Постараюсь придумать, как нам друг от друга избавиться. На сей раз я сделаю это тихо и благородно, никого не оскорбляя. Просто неслышно выскользну. Если, конечно, мой разум, комиссар сознания, будет служить мне верой и правдой.

Я жалею, что приехал. Жалею, что пустился за тобой, Малинка. Показал, как ты дорога мне. А теперь вижу, что надо отсюда скорее бежать. Потому что, если пробуду здесь еще две-три ночи, побегу к тебе. От себя. И тебе волей-неволей придется быть со мной — даже если будет противно и мерзко. А вот этого я боюсь больше, чем завтрашнего одиночества.

Триста миллионов цивилизованных жителей земли страдает от желудочных болезней. Кровавые поносы у бедняков не в счет. Одышливые большие города вопиют по простому, дешевому целебному чаю, который прочищает дыхательное горло и бронхи. Нервы рядового горожанина не выдерживают нагрузки на органы чувств. Страх уже не временное состояние души, а хроническая болезнь. Современная индустрия лекарств напоминает мне холодного сапожника — сегодня он тебе подлатает подметки, завтра — на несгибаемых подошвах лопнет рант. А мать-земля ежегодно выращивает миллионы тонн лекарств, и никто их не берет.

Я подсчитал: если б городской сельскохозяйственный кооператив ежегодно вывозил лекарственных трав столько, сколько позволяют его складские помещения и транспортные возможности, Виленица на вырученную за травы валюту уже на третий год смогла бы построить атомную электростанцию или, на худой конец, обеспечить все свои села необходимыми школьными зданиями. И первая из всех коммун ФНРЮ спросила бы:

— Товарищи союзные органы, вам нужны деньги?

Итак, да здравствуют лекарственные растения! Засучивай рукава, Данила! Лечить одышливую и малокровную цивилизацию продуктами матери-земли — это подвиг несравненно выше, чем строительство Лабудоваца. Мир на своих знаменах изобразит липовый цвет и бузину, ромашку и мяту, шалфей, душистую руту и подорожник. А золотая валюта хлынет в Виленицу, разумеется, за вычетом того, что банк возьмет себе.

Только б утрясти все с Николой.

— Добрый день, товарищ председатель! Как дела, Никола?

Я ослепил его самой обворожительной улыбкой, братски обнял и буквально замучил дотошными расспросами о здоровье. Но когда я попытался вложить ему в голову идею о миллионах, которые так и потекут в коммуну, если я брошусь на сбор и закупку лекарственных трав, он вздрогнул…

— Нет. Сначала спросим уезд.

— Тогда пиши пропало.

— Дались тебе лекарственные травы! Обойди-ка лучше торговые точки, а потом ступай к врачу!

— Зачем?

— Ты ж болен.

— Дорогой мой председатель, я не болен.

— Болен, если я говорю… А впрочем, так мне сказали в уезде. Но у тебя и в самом деле глаза какие-то мутные, руки дрожат. Сейчас же ступай к врачу. А я позвоню в больницу, чтоб тебя приняли без всякой канители. На работу успеешь.

— Спасибо. Пойду посмотрю магазины.

Выходя, я заметил, как осклабился председатель: погоди, мол, братец, мы тебе крылья пообломаем, тут тебе не Лабудовац. Хозяйничать не дадим. Мало у меня своих забот, не хватает еще с тобой возиться.

Я любезно попрощался, хотя весь кипел от гнева. Но уже в коридоре поднял палец: спокойно, старина! Вспомни — трезвый, обходительный, сдержанный господин, излучающий умиротворение и уверенность в будущем. А ну-ка растяни пасть и улыбнись! Не съехал ли случаем набок галстук? Так!

И какое тебе дело до желудочных, нервных и прочих заболеваний человечества! Не Думай о нем, как оно о тебе не думает. Завари-ка себе в горшочке мяту или ромашку и оставь проблему смертности в мире в покое! Одышливая цивилизация, не обессудь! Виноват Никола-председатель!

О, горестные дни, отравленные капающим с небес ядом!

Если б хоть Малинка была рядом!

Дай-ка поищу ее. Может быть…

И я, забыв про все на свете, забегал по учреждениям, заставая служащих за самыми разнообразными занятьями — кто завтракал, кто глазел в окошко, иные играли в пуговки или дремали. Но в конце концов я застыл в дверях. Малинка сидела за столом. На краешке стола покачивался молодой агроном. Малинка вскочила, повисла у меня на шее и чмокнула меня в подбородок.

— О! — ревниво произнес агроном.

Она ухватила меня за лацканы пиджака.

— У, бессовестный! Столько времени… а ты даже не спросил про меня.

— Погоди, я же…

— Ни слова! Не видишь? — Малинка отскочила в сторону, расправила юбку и завертелась на месте. — Смотри!

Я даже протер глаза, потому что все еще не верил им. Передо мной порхала другая Малинка, скинувшая с себя, вчерашней, лет пятнадцать. Белая нейлоновая кофточка, сквозь которую просвечивают плечи и руки, юбка с таким обилием складок и красок, словно это знамя еще не существующего государства Красоты, высокие каблуки, прическа расцветающей юной девушки, длинное изящное ожерелье, искусно завязанное на груди. Я просто ошалел. Вдоволь накружившись, она вдруг замерла на месте и спросила:

— Ну как?

— Великолепно.

— Миле, выйди! — сказала она агроному, ровно ребенку. — Мне нужно поговорить с Данилой.

— О! — снова произнес агроном и попятился к двери.

Малинка прикрыла за ним дверь, подбежала ко мне и опять повисла у меня на шее.