Я, Данила - [71]

Малинки нет.

Три перезрелые девицы, на одну из которых еще, пожалуй, можно бы польститься, идут под ручку. Все три глубоко «разочарованы» после двух-трех сбежавших кавалеров. Каждая из них поклялась, что уж никогда, помилуй бог, никогда в жизни не поверит этим проклятым мужчинам, матерью клянусь, и во сне их не увижу, пусть только сунется какой проходимец, сразу получит от ворот поворот.

Но

весь город знает, что любая из этих трех девиц пошла бы за первого встречного — только помани,

не важно, если жених

будет лыс,

подумаешь,

волос маловато — экая важность, ему это даже к лицу, а мне никогда и не нравились вороньи гнезда на голове,

не важно, если жених

и увечный будет,

он, милочка, на войне воевал, а если и сломал ногу после войны, так что ж, я и такого любить стану, с лица не воду пить, был бы человек хороший,

не важно, если жених

с каторги вернется, без гроша за душой,

что поделаешь, милочка, от сумы да от тюрьмы не отрекайся, тем более что он пострадал за чужие грехи, сослуживец, такой-сякой, все на него свалил, но он уж подал на пересуд — выведет его, подлеца, на чистую воду. Ну а барахло — дело наживное, руки у него золотые, на первое время я сама кое-что подкопила, за такого мужа и жизнь отдать не жалко.

Но даже такие женихи почему-то не появляются, и вот они гуляют втроем, тесно прижавшись друг к дружке, нога к ноге, все видят, все слышат, все клеймят где глазами, где колкими словечками, их послушать — нет человека без греха и порока, только они сейчас,

естественно,

без сучка и задоринки.

Малинки нет.

По двое, по трое прохаживаются парни в свежеотглаженных брюках и белых рубашках, в новых ботинках со скрипом, со следами умывания на висках. Весь день в поте лица трудились на стройке, в лавке, в мастерской, а может, в какой конторе глаза посерели от усталости. На променад, однако ж, надо явиться во всей красе,

пусть у девушек сердечки запрыгают,

пора бы уж выбрать одну и хоть немножко поволочиться до армии, а там видно будет — отдаст отец, женюсь, мы займем комнату, старики пускай спят в общей, а мелюзга в кухне.

Возьмем кредит,

из восьми с половиной вычесть две с половиной, остается шесть тысяч, и ежели еще выколочу тысчонки три в месяц, на двоих за глаза хватит.

Шагают парни. Вразвалочку, как ковбои. Кулаки в карманах. Ногами подбрасывают камушки, подражая знаменитым футболистам. На столетие обогнали своих отцов. И на полстолетья ребячливее погибших на войне ровесников. Шагают себе…

Малинки нет.

Прошли два школьных учителя, обоим под тридцать,

к одному раз в месяц то ли из Шабаца, то ли из Богатича приезжает девушка, нагруженная пакетами в огромными бутылями ракии.

Ну и ну! Еще и плати за любовь.

Второй был женат, развелся на третий день и теперь как огня боится женщин, бежит от них, как от чумы.

Потому-то, видать, оба и не смотрят на дамскую часть променада.

Малинки нет.

Стою я на обочине тротуара и наблюдаю за гуляющими, которые меряют свою главную улицу с таким упорством, словно чего-то ищут, а находят лишь самих себя в своих тесных рубашках, твердую землю и знакомые, до отчаяния знакомые лица. Правда, ни на ком не увидишь ни малейшего следа повседневных забот. На этот вечерний обряд не берут с собой домашнее меню и папку с долговыми расписками и кредитными квитанциями.

Вот идет ветеринар с женой. Он толкает впереди себя коляску, у нее на одной руке висит жакет, в другой — то ли дорожная, то ли хозяйственная поливиниловая сумка, в которой спокойно уместилось бы килограммов пятнадцать гороха. Но сейчас там вязанье, запасные пеленки для спящего в коляске младенца, губная помада, пудреница, зеркальце с порнографической сценкой в гареме, мужнина трубка и кисет, кошелек с тремястами динарами, ассигнованными на вечерний кофе для себя, на шприцер мужу и, если будет желание, на две половинных порции чезапчичей.

Эта семейная идиллия напомнила мне мудрое пророчество одного образцово-показательного семьянина: если какой-нибудь взрыв не расшвыряет нас всех по вселенной, то уж, будьте уверены, скоро у нас наступит матриархат.

Господи, пошли мне удушье или удар еще в этом дивном мужском переходном периоде!

Малинки нет.

Проходит налоговый инспектор. В пятьдесят с гаком он женился лет шесть назад на женщине втрое крупнее себя, дочери местного пекаря Димитрия. Он ведет двоих детей. Одного жена везет в коляске. Еще двое держатся за юбку. А старший сын бегает вокруг с обручем. Обрывки его сочных ругательств долетают до счастливых родителей. Но пекарская дочка шагает с гордо поднятой головой.

Она принесла мужу в приданое больше полумиллиона динаров, триста аров земли и старую довоенную мебель. Об этом говорят ее осанка и полная зависимость от нее всего семейного древа, на котором господин Илия Матияшевич, архивный червь и гордый отец семейства, лишь живое напоминание, что все мы однажды приблизимся к могиле. Наперекор биологии, старикашка еще бодрится, и кто знает — не чувствует ли дочка пекаря снова глухие толчки под сердцем?

Малинки нет.

Там и сям у дверей сидят пожилые женщины, а также те, кому тучность, строгий муж или скудость гардероба не позволяют отправиться на променад. В руках неизменное вязанье. Провожают глазами каждого, кто идет мимо. Страстно ищут чего-то диковинного. Ловят. Жадно ловят мелочи, ибо на крупное здесь рассчитывать не приходится. До мельчайших деталей обсуждают рецепты заготовки черники, шиповника, малины, ранних яблок. В девять идут подогревать ужин. А затем, перекрестившись или отбив поклоны аллаху, ложатся, предоставив грубым рукам мужа свои натруженные ноги и отяжелевшие груди.