Я, Данила - [115]

вот и не знает, как быть.

Некоторое время она пристально смотрит на меня и вдруг без единого слова начинает доказывать, что она умная женщина. Мигом подала белье, нагрела воду в ванной, сварила кофе и налила в парадную чашку, из которой поит лишь жен председателя и секретаря. Но во всех ее движениях сквозит плохо скрываемая досада. Это она мягко, чтоб я не дал воли рукам, доводит до моего сознания, как я не прав.

Синева в окнах бледнеет и исчезает. Склонившись над столом, я пью горячий кофе и чувствую, как тело горит и покрывается испариной после купанья. Хаос в голове слеживается в ноющую головную боль. В двух шагах за моей спиной супруга гладит мои брюки и долбит мой больной затылок нескончаемым потоком слов:

— Целый год не был на людях,

и ты не грузчик, чтоб таскаться по кабакам, мог бы прийти домой, выпить, закусить и лечь в десять, как все нормальные люди…

— Но, сударыня, я не желаю быть нормальным!

— …надо было сказать мне об этом до свадьбы, а не теперь. Чего доброго, от всех переживаний рожу недоноска… еще убьешь меня… а впрочем, если тебе нравится, продолжай в том же духе! Я сделала, что могла… думаешь, в наше время легко стать начальником? Это будет огромный комбинат, одних рабочих полторы тысячи. Получал бы тысяч семьдесят, разумеется, первое время… наволочки уже светятся, зимнее пальто на будущий год надеть стыдно, и ты скатишься на ширпотреб, а как начальник…

— Но я не хочу быть начальником!

— …а станешь начальником, сам знаешь, ответственная работа влечет за собой разные привилегии. Ты воевал с первого дня, да и я не дожидалась капитуляции Италии, пора уже хотя бы под старость получить от этого какие-то преимущества, ты просто разиня, люди зубами вырывают малейшее повышение, а ты…

— Не надо мне никакого повышения!

— …а ты пытаешься обедать иллюзиями, а ужинать убеждениями.

— Я не ем свои убеждения.

— Когда ты наконец спустишься с этих своих примитивных аскетических облаков и обеими ногами встанешь на землю, признаешь, что лучше иметь перед домом машину с шофером, чем брать билет у замурзанного кондуктора и быть на седьмом небе от счастья, если удастся занять заднее сиденье в вонючем автобусе. Ты заслужил машину, тебе ее дают, а ты…

— А я не хочу.

— Смешно и глупо.

— Жена, если б все мы были чуточку смешными и чуточку глупыми, предприятие не просило бы у совета санации, совет у уезда — дотации, уезд у республики — аванса, республика у федерации опять санации. Директора не отдавали б свою совесть динару внаем, и нам не приходилось бы просить за границей заем.

— Прекрати, пожалуйста, свое крестьянское рифмоплетство!

— Жена, не кипятись. Я еще не совсем протрезвел. К вечеру надеюсь вернуться из уезда. О своем решении сообщу, но без права обсуждения. Ясно?

— С твоей стороны весьма нескромно размахивать своим патриотизмом. В сущности, тебе ни до чего нет дела, ты занят лишь честолюбивыми суждениями о собственной персоне. Надуманная забота о судьбе Югославии лишь благовидный предлог, чтоб отказаться от поста начальника. Тебя попросту задело за живое, что этот пост вручен тебе не на митинге, как орден, а выбит мной…

— Замолчи, тысячу чертей! Потому и не хочу…

— Ладно хоть признал, что только поэтому не хочешь.

— … мать вашу мещанскую, этот наш социализм еще мясом не оброс, еще ребра наперечет, а вы уже накинулись обгладывать его. Ужас какой-то… Я предложу создать союзную комиссию по расследованию посягательства на убийство социализма с целью ограбления. Из засады личных аппетитов. Назло всем вам, не буду начальником!

Председатель уезда ходит вокруг меня.

— Значит, не хочешь?

— Не хочу.

— А если мы прикажем?

— Тогда — не могу.

Он ходит вокруг меня, как вокруг отловленного зверя, который не отмечен ни в одной зоологии, пронзая меня то одним, то другим глазом, потом вдруг оба лезвия своих зрачков опускает на мой лоб.

— Неужели в этой стране есть человек, не желающий стать начальником?

— Как видишь, есть.

— Не хочешь?

— Нет.

— Гм!

Ну что может быть приятнее, чем смутить человека, глубоко убежденного в том, что его никто не может смутить, — ведь он руководитель, проработавший всю, какая есть, марксистскую литературу вплоть до тонюсенькой брошюрки, ведь то, что происходит в мире, ему ясно и понятно, словно идет по его, председательским, предначертаниям. До него наконец дошло, что я упиваюсь его растерянностью.

— Какого рожна тебе надо? — взорвался он.

— Не знаю.

— Гм!

Председатель, когда приехал в наш уезд, всегда знал, чего хотел, решения принимал быстро и бесповоротно, а короткие его распоряжения звучали энергично и весомо. Но со временем он как-то размяк, былая категоричность исчезла, заменившись осторожным сомнением, разными «гм», «да, да» и «посмотрим»! Неминуемая участь всех, кто думает, что экономику и политику выучил раз и навсегда, а жизнь то и дело преподносит новенькое, чего не было в учебниках. Председатель держался на нескольких старых революционных ориентирах и периодических обзорах референтов. Он был на той стадии развития, когда опыт и интуиция оберегают от серьезных ошибок, а усталость, нехватка свободного времени и самодовольство не позволяют делать смелых, созидательных шагов. К тому же принимать в наше время отважные самостоятельные решения стало проявлением чистого авантюризма. Кроме разве случаев, когда дело касается судьбы какого-то там Данилы Лисичича или другой, подобной ему микроличности.