Я была женой Нагиева - [46]

Всё чаще и чаще убеждаюсь: внешняя стервозность — всего лишь оболочка. Зачем она своей обладательнице — другой вопрос. Возможно, чтобы скрыть излишнюю ранимость. А может, эта оболочка — просто мозоль, натёртая в результате столкновений с реальной действительностью. Более чем уверена — если такой женщине создать тепличные условия, то налёт стервозности сойдёт, и внутри окажется нежный и прекрасный цветок. Хотя долгая жизнь в образе рано или поздно становится если не сутью, то частью.

А Диме всегда нравились стервы. Чтобы безупречный макияж, чулки и туфли на шпильках. Чтобы окружающие падали в обморок от смешанных чувств ужаса и восторга.

— Я лепил из тебя Галатею, — признавался мне муж.

Всегда представляла себе её как-то иначе… Что ж, видимо, у Димы не получилось. Что-то пошло не так. Галатея ли в какой-то момент почувствовала себя отдельной от создателя личностью, сам ли создатель кинул свои инструменты рядом с искорёженным куском мрамора… Не знаю. Но в любом случае, нужно признать, я не смогла стать идеалом. Наверное, я оказалась человеком.

* * *

В Диминой жизни осталось всё по-прежнему: он всё так же лепит своих Галатей, безуспешно пытаясь достичь идеала. Осознать, что идеала не существует — ниже его представлений о себе как об абсолютном Творце. Признать за женщиной право быть самой собой и любить её именно за эту «самость» — ущемление его мужских прав. Впрочем, может, я чего-то не понимаю.

Нагиев считает, что он чуть ли не единственный, кто живёт правильно. Никто не покушается на его несомненные достижения: этот человек действительно всего достиг сам, нашёл себе применение в жизни, выкарабкался из нищеты. Смущает другое: то, как всё это позиционируется, выдаваясь практически за единственную правду жизни — одну для всех.

Мне кажется, на Диму во многом повлиял образ верховного судьи человеческих поступков, благоприобретённый в «Окнах» и, к сожалению, вышедший из-под контроля. Прилип намертво. Я сейчас не оцениваю Диму как ведущего — здесь ему, полагаю, нет равных. И не даю оценку самой передаче. Я пытаюсь понять изменения, произошедшие с человеком, которого безумно любила всю свою жизнь. Ведь не может не отразиться на человеческой личности бесконечное копание в чужом грязном белье.

Здесь даже не важно, реальны или выдуманы «оконные» истории. В любом случае это истории из жизни. Даже самые фантастические и безумные. Но ведь иногда и от лучших подруг слышишь признания, леденящие кровь, заставляющие воскликнуть: «Не может быть!» Важно, по крайней мере для меня, какие оценки он даёт всему происходящему.

И здесь в моей голове что-то замыкает от несоответствия. Потому что, с одной стороны, комментарии его бесконечно искренни и убедительны, а с другой — я понимаю, что Дима так думать не может. Я-то знаю: реально он живёт по-другому, но рассуждает об отношении к женщине, о ревности, об измене с позиции человека безупречной нравственности и кристальной биографии, как будто бы ничего подобного с ним никогда не случалось и даже в теории случиться не могло. Ах, как это можно, любить двух женщин одновременно, врать одной, изворачиваться перед другой и уходить к третьей?! Он восклицает:

— Это абсурд!

И часто мне кажется, что сам в это верит.

Я по-прежнему не смотрю каждую его передачу и не стремлюсь уловить каждый кадр, где мелькает Дима. Но когда время от времени всё-таки сажусь в кресло перед телевизором, я вижу человека — артиста, ведущего — с такими же именем и фамилией, как у моего мужа. Но это не он. Образ, и только.

Тяжело ли ему в этом образе? Думаю, тяжело. Даже не представляю, что происходит с ним в минуты одиночества. Хотя не уверена, что они у него есть, эти минуты, когда он остаётся один на один с собой. Если и выпадает несколько часов жизни для отдыха, то, наверное, только в самолёте, и потрачены они будут, скорее всего, на сон. Всё остальное время — работа.

Можно назвать это трудоголизмом. Но я, как и большинство современных психологов, уверена, что это болезнь. Причины заболевания в данном конкретном случае кроются, на мой взгляд, в страхе потерять всё, чего ты добился.

Восхождение к цели похоже на спираль: каждый виток — это тот же круг, но чуть выше. И если ты делаешь шаг в сторону — ты вылетаешь из этого круга и оказываешься неизвестно где. Часто в самом низу. Там, откуда начал свой путь.

И этот страх перед падением порабощает. Порабощает настолько, что, даже достигнув своей цели, человек не в состоянии остановиться. Он движется уже просто потому, что боится упасть. И страх тем сильнее, чем выше успел подняться. Потому что падать с большой высоты, как известно, гораздо больнее.

Единственное лекарство от страха — работа. При этом ты знаешь, что только бешеный ритм даёт относительную гарантию стабильности твоего положения. Остановиться в такой ситуации сможет только человек, спокойно относящийся к тому, что, возможно, придётся пересесть на «Запорожец» или даже снова начать ездить в метро.

Люди, чего-то достигшие в своей жизни, не принадлежат себе — они принадлежат своему страху и, как следствие, своей работе, подменяющей собой жизнь.